Искус кино

В кино меня поманил журнал. Задолго до того, как я начал печататься в «Искусстве кино», я стал его читателем. Часами, еще школьником, просиживал в библиотеке, прочитывая от корки до корки довольно объемистые журнальные номера (на Украине говорят еще — «числа»).

Разумеется, начинал я писать не критические статьи и рецензии. Первоначально речь шла о карьере солидного писателя. Еще в первом классе я написал рассказ — на целую тетрадку. Позже сочинял романы. Брал тетрадь потолще, ставил название поэпичней: «Буря», скажем. Исписывал три-четыре страницы и откладывал в стол. Где-то я прочитал, что такова технология работы при написании толстых книжек — рукопись должна отлежаться. Так я «написал» с десяток романов.

А в девятом классе из меня поперли стихи. Конечно, любовные. Оказалось, это идеальный способ кадрить девчонок. Написал стих — и она уже твоя. Строго говоря, любое писание и есть средство завоевания окружающего пространства. Начинается с девчонок, кончается целыми странами. Со странами у меня лично не очень получилось, но все же кое-что удалось завоевать. Перо недаром поэт приравнял к штыку — что-то в этом есть.

Да, так вот — все началось у меня с чтения «ИК». Стал я, таким образом, заикаться в разговорах про кино. Все мои знания про кино проистекали из Детской энциклопедии и журнала. Странно, однако, нынешние старшеклассники и студенты гуманитарных вузов про кино столько не знают при всех интер-нетях. Эти диви-дети отчего-то мало читают и сегодняшний «ИК». И совершенно напрасно.

Учился я в университете на филологическом. Опять же много девчат, которые умножают твои желания сочинять тексты. Мало-помалу выгреб я в критики. Единственный на курсе. Однокурсники, застрявшие в поэтах и прозаиках, милостиво смотрели в мою сторону. Хоть был суров в оценках. Тем не менее провозглашен «первым критиком». Амбициозность, воспитанная студенческим окружением, выработала соответствующий критерий. Когда во мне вдруг проснулось желание писать про кино, выбора у меня не оставалось: или меня будут печатать в «Искусстве кино», то есть на самом профессиональном верху, или же я не буду писать вовсе.

Тут подоспел «Романс о влюбленных» Андрея Кончаловского. Я в ту пору как раз был тоже влюблен, и фильм мне чрезвычайно понравился. Решил: а забабахаю я статью для любимого журнала. Писал долго, месяца полтора. Про контекст картины — в мировом и всесоюзном культурном масштабе. Романист из меня еще не выветрился. Страниц сорок получилось, машинописных. Послал в редакцию. Оттуда последовал вежливый ответ Валерия Кичина, заведовавшего отделом. Он сдержанно похвалил статью, но печатать отказался: у нас-де уже в наборе есть нечто подобное. Через месяц и вправду я прочитал самого Кичина, который действительно предложил блистательный стереоскопический анализ фильма.

Ладно, я и не особо надеялся, что с первого раза все пройдет… Тем временем начал работать в Союзе кинематографистов Украины консультантом самого Головы, Тимофея Васильевича Левчука. Печататься еще не начинал — даже в газетах (это случится немного позже). Иногда пописывал контрольные и рефераты для девушек, заочниц киноведческого. После одной такой работенки ко мне пришла одна из них и, строго и оценивающе поглядев на меня, сообщила: мой текст забракован преподавателем. Как?! Он сказал, что девушка написала рецензию не сама, а содрала в «Искусстве кино». Точного адреса он назвать не сумел, но сказал, что оттуда. «Тримбач, — наставительно сказала мне девица, — что ты делаешь в этом гребаном Союзе, если пишешь на уровне «Искусства кино»?

Так я узнал, что у меня подходящий уровень. Как-то он вырос незаметно и образовался. И тут подарок судьбы. В Киев приехал сам Евгений Сурков, главный редактор «ИК». Ему решили показать фильм «Тревожный месяц вересень» Леонида Осыки. Однако русскоязычной версии под рукой не оказалось, и меня попросили перевести гостю с украинского. Ну уж, проблема. Я бодро надел наушники и перевел первую фразу. А вторую не услышал… Оказалось, тут тоже нужен навык. Евгений Данилович отнесся с пониманием и далее просто спрашивал по ходу картины то, что было ему неясно. По окончании просмотра начал интересоваться: кто я да что. И предложил: а почему бы вам не написать для нас? Я сообщил, что опыт такой у меня уже есть. Ничего, ободрил Сурков, вот вам телефон завотделом — с ним и договоритесь. Позже я узнал, что Сурков таких предложений нараздавал множество, но всерьез отнесся к этому я один.

И написал я многостраничный труд о том, как один из моих любимцев, Николай Рашеев, работал над фильмом «Театр неизвестного актера». С интервью, зарисовками, аналитикой. Понравилось и мне, и режиссеру. Понравился текст и в редакции. Да вот беда — фильм не понравился. Новый завотделом Елена Стишова сказала, что такую громадину о малопримечательной картине они печатать не будут. Предлагайте что-либо другое. Я сразу и предложил: про другого своего любимца, Юрия Ильенко. Увы, он тогда был не в чести у начальства… В таком случае — Леонид Быков, запускавшийся с фильмом «Не стреляйте в белых лебедей»…

Увы, картину Быков так и не сделал: не разрешили. И я написал статью о замечательном актере и режиссере — опять же фундаментально-многостраничную. Коротко писать я в ту пору не умел, так уж воспитан был: и своим «романным» прошлым, и журналом, где короткие материалы случались не часто. Она должна была появиться в февральском номере за 1979 год. Материал слетел на май. А в конце апреля Быков трагически погиб… К статье успели дописать несколько черных строчек о случившемся.

Но дебютным материалом в «ИК» была не эта статья. В том самом февральском номере было опубликовано интервью с Валерием Рубинчиком (увы, ныне покойным), начавшем снимать (после «Венка сонетов») «Дикую охоту короля Стаха». Помню, как вытянулось лицо Валерия, когда он встречал меня в аэропорту. Выглядел я в ту пору уж больно несолидно. Он-то ожидал, что столичный журнал пришлет кого-нибудь эдакого… Однако потом был очень любезен и добр, интервью сложилось, а в моем критическом инструментарии остались некоторые словечки от Рубинчика. «Суспензиальность», к примеру, — то есть текучесть сюжета, его внешняя непроницаемость. Валерий сам увлекался искусствоведческой критикой и охотно делился своими находками. Есть, есть режиссеры, любящие критику и критиков!

Уже напечатавшись, я впервые объявился в редакции. Чувствовал себя неловко. Сразу и выложил причину: «Я не имею кинообразования, из филологов я…» Но, кажется, никого этим не удивил. «Да здесь только Фима Левин ВГИК заканчивал, — радостно загудели в ответ. — Остальные филологи и журналисты». Правда, потом оказалось, что не только Левин, которого я как раз знал еще по Киеву. И с которым потом сотрудничал до самой его смерти в 91-м.

На мой вопрос, почему никого из Киева не печатали в последние годы, мне объяснили: да потому, что главный критерий — литературность, а затем уже все остальное. Вот с литературой не у всех клеится. С той поры я не раз учил других: если текст не является литературой, никто его ни читать, ни печатать не будет. По крайней мере, в «Искусстве кино». Недаром нынче мой внук Никита объявляет всем, что дед у него — писатель. И то…

Следующий сюжет мой в «ИК» оказался драматичным.

В конце 1979-го Иван Миколайчук закончил свой первый фильм как режиссер — «Вавилон ХХ». Мне заказали обычное небольшое интервью. Я сделал. А потом вдруг позвонил сам Сурков и попросил сделать другое интервью — большое, с уходами в прошлое, в рассуждения о судьбах украинского поэтического кино. «Хорошо, — отвечал я, — но как обо всем этом говорить? Параджанов сидит в лагере, о «Тенях забытых предков» вспоминать даже нельзя… А без этого что же за картина получится?» Сурков на мгновение запнулся, но только на мгновение: «Да, о Параджанове не вспоминайте, а про «Тени…» говорите, ничего страшного… И сделаем так: заканчивайте интервью и сразу же большую статью про поэтическое кино. В следующий номер».

Я поехал к Ивану Миколайчуку в Ирпень, в Дом творчества писателей под Киевом. Там он вместе с Иваном Драчем сочинял сценарий о композиторе Миколе Лысенко. Запомнился выпуклый сократовский лоб Драча в сиянии зеленой настольной лампы и томик только что вышедшей книжки Михаила Бахтина «Вопросы эстетики». Беседа долго не складывалась… Была зима, мы выходили на воздух и просто гуляли. Миколайчук с восхищением говорил о любимых украинских писателях — Василе Земляке, Григоре Тютюннике, Миколе Винграновском, Драче… Читал стихи — больше всех, кажется, ему нравился Винграновский. И говорил о том, что устал от кино, хочется писать. «Вот еще пару фильмов сниму, и все, ухожу в писатели. Буду сидеть себе за письменным столом и сочинять. В кино столько такого, что от тебя не зависит».

Рассказывал и про «Вавилон ХХ». Борис Павленок, тогдашний зам. главы Госкино, прослышав про название фильма, сказал, чтобы ему не везли такое… Он чуял в Вавилоне образ увядающего СССР, уже изготовившегося завалиться. Потом, после смерти Ивана (в 87-м), его жена Маричка показывала мне почтовые открытки: режиссеру грозили смертью за то, что так обзывал великий Советский Союз.

Интервью в итоге сложилось, хоть и не без труда. Еще сложнее давалась статья. Я тянул, да так, что Сурков начал посылать мне телеграммы, стыдить за волынку.

В итоге два материала вышли в 4-м и 6-м номерах журнала за 1980 год. В Киеве они стали сенсацией. Дело в том, что вопрос с «так называемым украинским поэтическим кино» (воспроизвожу лексикон тогдашних партийных изданий) считался решенным уже с 1974 года, когда на пленуме ЦК Компартии Украины его заклеймили как националистический (это понятие, впрочем, заменили другими, иносказательными) уклон, как тупиковую ветвь, ведущую в никуда. Тогда же арестовали Сергея Параджанова, после чего посыпался и круг, центром которого он был. И тут мои тексты…

Очень испугался директор института, в котором я работал. Испугался не зря — его предшественника освободили от работы только за то, что в подготовленном к печати сборнике свадебных песен наличествовали религиозные мотивы. А здесь противодействие партийным постановлениям. В украинском ЦК КПСС пожелали расправиться со мною. Способ известный — в кочегары, без права писать и рисовать.

Больше всего, кажется, переживал Ефим Левин, державший меня в курсе событий. Редакция журнала, принимая на себя ответственность за мою судьбу, ринулась меня защищать. На уровне ЦК КПСС, естественно. Кончилось тем, что украинский ЦК успокоили простой сентенцией: да, человек ошибся. Но надо простить — по молодости чего не бывает. Вот если будет ошибаться и впредь…

Зато наш Союз кинематографистов отправил Суркову депешу с требованием больше не печатать такого автора, как Тримбач. Евгений Данилович, показав мне это письмо, сказал: «Видишь ли, все же на несколько лет придется тебе про украинское кино забыть. Ну да ничего, Советский Союз велик…» И послал меня в Душанбе — изучать положение дел в братском таджикском кинематографе.

Дабы закрепить мое несколько пошатнувшееся положение, редакция организовала мое приглашение на всесоюзный слет молодых кинематографистов в Москве в ноябре 1980-го. Более того, именно я делал сообщение от секции критиков на заключительном пленарном заседании, в присутствии руководства Госкино СССР и ЦК комсомола. Армен Медведев, в ту пору зам. главного редактора, лично проконтролировал, чтобы в тексте моей трибунной речи не было «глупостей».

Вот так я познал силу дружеской поддержки во времена глухого тоталитаризма и идеологического маразма. Он был, маразм, но не у всех. Так меня научили не бояться. Ибо с тех пор знаю: случись беда какая, опасность — выручат.

Журнал и людей, делающих его, я люблю до сих пор. Еще бы не любить — он, что называется, дал мне путевку в профессиональную жизнь. Спасибо! И ушедшим — Евгению Суркову, Ефиму Левину, и, слава Богу, здравствующим — Елене Стишовой, Людмиле Донец, Льву Карахану, Даниилу Дондурею…

Вот такой роман в моей жизни случился.

Киев