Даниил Дондурей. Яркие дебюты еще как-то случаются у нас в документальном кино, потому что там нет коммерческой институционализации. Оно в этом плане никому не нужно, кроме самих авторов и малюсенькой группы киноведов, отборщиков фестивалей. А еще там две группы посредников – дистрибьюторы и руководители кинотеатров – отрезают саму аудиторию от неигрового кино, так как не могут продавать под него много попкорна и пепси-колы. Да и телевизор неигровое не показывает, потому что оно представляет враждебные ему версии реальности, а значит, и мышления.

Жора Крыжовников. Нынешний телевизор… А я вот по «России-2», по-моему, видел недавно «Дом у дороги» Алексея Жирякова, отличный фильм.

Даниил Дондурей. Да, но там это специальная акция, эксклюзив. Кстати, любимцы Канна Лозница, Дворцевой, Сокуров были приглашены с игровыми фильмами. Других шансов нет. И вдруг на фоне последователей уже уставшей нашей группы «новой режиссерской волны» появляетесь вы с фильмом «Горько!», который косит под коммерческое кино, а на самом деле имеет совсем другие измерения. Вы, кстати, видели ­серьезные тексты, разбирающие ваш фильм? Они были?

Жора Крыжовников. Антон Долин писал в «Большом городе».

Даниил Дондурей. Ваш фильм, на мой взгляд, безмерно социологический, с непростым эстетическим ресурсом, с прекрасными профессиональными работами всех, включая артистов. Стилизованный под жанр, а на самом деле над ним иронизирующий. Он собирает невероятную кассу, становится примером для продюсеров. И от дедушки ушел, и от бабушки ушел, и еще куда-то в серьезное исследование русской ментальности. Вы мне показались таким хитрым, многоуровневым, да еще смотрите пристально, как будто вот-вот откроется некая секретная дверь со множеством обманок. Один зритель будет воспринимать вашу картину как современную молодежную комедию с прекраснейшей «доковской» темой, с невероятно точными деталями. В них пристально всматриваешься, а потом это оказывается настоящим художественным прорывом. И ты, зритель, должен еще весь этот путь пройти.

Жора Крыжовников. Если говорить просто, мне кажется, существуют две дороги: от зрителя и к зрителю. Я учился у Марка Анатольевича Захарова – режиссера зрительского. И так получилось, что мы с ним совпадаем в желании быть увиденными. В связи с этим стремишься быть понятым, избегаешь тумана. Как у Ницше. Меня потрясли записи репетиций Товстоногова, который безжалостно вымарывал на генеральных прогонах все неясности, даже на уровне лишнего «бы»: «Я бы...» Он: «Что?! Не слышу, не понимаю, убираем эту реплику». Желание быть понятым, возможно, отличает нас от тех, кто в первую очередь пытается разобраться в себе. Я, закончив институт, какое-то время изучал историю комедии.

Даниил Дондурей. Вы себя позиционируете как комедиографа? Смотрите комедии, думаете о них?

Жора Крыжовников. Ну я люблю и слезу пустить, а мой любимый режиссер – Ларс фон Триер. Я выяснил простейшую, лежащую на поверхности вещь: традиция русской комедии заключается в том, что это всегда комедия характеров и узнавания. Гоголь, Островский, Рязанов, Данелия до определенной степени…

Даниил Дондурей. Тут есть детское желание встретиться с давно знакомым. Что такое узнавание? Еще раз переживаешь то, что уже переживал, что хорошо знаешь, видел, с чем встречался.

Жора Крыжовников. Это, безусловно, актуализация зрительского опыта. Когда я пришел к продюсеру, мне показалось, что первая версия сценария уже была.

Даниил Дондурей. Не вы выбирали сценарий?

Жора Крыжовников. Нет, мне предложили сценарий про свадьбу, снятую «свадебным» оператором, – идея была такая. Но я ухватился за это, потому что мне показалось, что наконец-то можно будет рассказать про простых людей или тех, кто является простым, но ему самому кажется, что он сложный. Как раз в традиции комедии узнавания. Основной тут движок – то, что герою мешает получить счастье он сам, а не внешние обстоятельства. Он не находит миллион долларов, не оказывается на необитаемом острове. Я все время думал об «Афоне» – истории сантехника, который совсем не Данила Козловский, где очень простой фон и высокое место среди советских картин по аудитории. Тысячи сеансов… 15-е место по количеству зрителей за всю историю советского кино… 62 миллиона 200 тысяч проданных билетов…

Американская комедия всегда была комедией положений, когда герой загнан в обстоятельства, он вынужден там что-то делать. Герой «Афони» ничего делать не должен, не хочет, даже не знает, что он хочет, – в этом принципиальное различие. У нас не все, безусловно, так получилось, но именно это, мне кажется, вызвало такой интерес. На наш фильм в России купили 3,7 миллиона билетов. Потому что было много возрастных зрителей, которые получили то, чего в этот момент на рынке не было. Есть гламурные комедии, фильмы-аттракционы, но такой истории…

Даниил Дондурей. Есть модные этнические комедии – все эти «Наша Russia» и все это с Галустяном и Светлаковым.

Жора Крыжовников. Но «Наша Russia» рядом с комедией узнавания. Почти рядом.

Даниил Дондурей. Но в языке, в типах, в чужой социальной среде. Это все-таки предмет не жизни, а этнического стёба.

Жора Крыжовников. Возможно. Но само телевизионное скетч-шоу – это комедия узнавания, там мы впервые узнали о том, к примеру, как говорят таджики. Они же действительно так смешно разговаривают. Поэтому «Наша Russia» в данном случае проект, на который мы отчасти тоже ориентировались.

Даниил Дондурей. Ваш совсем не такой. В «Горько!» другой контент смеха. Зритель счастлив увидеть тетю Маню, Витьку, с которыми он только что расстался, эту тещу, свекра, афганцев, знакомых гламурных или хамских типов с их неистребимыми советскими повадками. У вас в фильме целый ряд не только точнейших социальных ролей, но и социальных масок. Люди так рады с вашей помощью с этим миром вновь повидаться, потому что в телеке – основном источнике своей духовной жизни – с достоверностью не встречаются. Там, в сериалах, такой мир фальшаков, мифологических подстав, чужих им коллизий, как, впрочем, и в авторском кино, отторгаемом по эстетике, что «Горько!» воспринимается как родное.

Жора Крыжовников. Правил, думаю, не существует, но есть простейшие рекомендации, которые я получил от моего мастера. Потому что, если их разбирать, вроде бы ничего такого сложного нет, но следовать им непросто. Одно из них – нельзя играть глупее себя, нельзя играть дурака. Я сейчас говорю про то, что человек видит на экране.

«Горько!»

Даниил Дондурей. Вы думаете, что зритель – чуткое существо?

Жора Крыжовников. Зритель – мегачуткий.

Даниил Дондурей. Каким бы его уровень ни был?

Жора Крыжовников. Да, потому что зритель регистрирует правду в кино своим подсознанием. Подсознание сильнее любого сознания. Подсознание простой пермской женщины сильнее моего сознания, напичканного кинообразцами.

Даниил Дондурей. Какой бы уровень образования, IQ у нее ни был?

Жора Крыжовников. Образование развивает вкус, умение работать с информацией, контекстами. Но если мы выстроим сто человек и покажем им десять артистов, окажется, что подавляющее большинство выберет одних и тех же. Они им покажутся интересными, правильными, смелыми.

Даниил Дондурей. Что за этим стоит, за этим умением, навыком, чутьем, «животом»? Какая-то адекватность жизни?

Жора Крыжовников. Природа. Видимо, мы так созданы.

Даниил Дондурей. Вот у меня есть гипотеза, что российские люди ужасно сложные и креативные независимо от того, что могут быть бездельниками, мошенниками, халявщиками. Но у них есть какой-то огромный ресурс сложного навыка жизни в России, тех специальных навыков, которые требуют ума, способности что-то чувствовать, разбираться, не совершать ошибок, обходить опасности. Такой вот русский зритель, он, даже не зритель, а именно человек, особенный, с природным, закодированным чувством и навыком адекватности.

Жора Крыжовников. В сельской местности твой функционал как работника интересует меньше, чем твои человеческие качества. Трактористу может перерубить ноги, но он не перестанет быть для всех тем самым Васькой, отношение не поменяется из-за того, что с Васькой случится несчастье. Мы живем в городе, в котором, если в силу каких-то обстоятельств я, например, не смогу больше снимать, я стану лузером, стану для всех другим. Плюс у нас примат коллектива над «я», над частным, индивидуалистов же не любят, почему Бродского выслали?

Даниил Дондурей. Чувствовали – он чужой.

Жора Крыжовников. Да, потому что настолько яркая индивидуальность, что это просто всем было неудобно.

Даниил Дондурей. В фильме потрясающе представлена узнаваемость той жизни, которую мы тысячу раз видели и знаем. Смешной вопрос: занимались ли вы изучением ритуала свадеб? На экране ведь такое количество деталей, нюансов, как будто вы годами работали постановщиком свадеб, восемь сестер выдавали замуж. Мне понятно, что, пусти вас в проблематику разливки стали, через несколько месяцев вы будете учить сталеваров.

Жора Крыжовников. Да нет, я на свадьбах не бывал.

Даниил Дондурей. Значит, у вас есть способность адекватно считывать реальность – я ведь вам верю, я узнаю эту жизнь, этих людей, их мотивы, способы общения, то, какими они бывают пьяными и наглыми, обидчивыми и счастливыми.

Жора Крыжовников. Отвечу нагло: и по капле воды можно представить Ниагарский водопад. Многое высмотрел в YouTube. И самое главное: я вырос в городе Сарове, в Нижегородской области. Для меня неким камертоном того, что должно происходить в фильме, стало воспоминание о Пасхе. Я помню это ощущение безумного веселья: сначала мы непременно ходили на кладбище, помню, там человек играл на гармони, а женщина весело пела, вот они сидели около какой-то могилы. Особый тип радости жизни. На уровне ощущений. У нас дома собралась потом вся родня. Пришел один человек, например, и сел под стол, просидел там часов пять, потом встал и ушел. Вот это та самая русская Пасха, она в принципе в себя вобрала все свадьбы.

Даниил Дондурей. С выпивкой, со счастьем, доброжелательством, с верой.

Жора Крыжовников. Я так и не успел походить на реальные свадьбы, но собирал информацию о предмете, как любой режиссер ее собирает. У меня все равно был внутри собственный опыт, который действовал, как камертон.

Даниил Дондурей. Я думаю, что у вас лучшее появление Сергея Светлакова в кино. Получилось соединение русского характера – этакого простака да еще с публичной ломкой звездности. Зрители такое только приветствуют. Вы продемонстрировали персональную уникальность всех героев. Эта социальная уникальность включает любые комплексы, представления. Тут и жених со своими предубеждениями, все родители, городской чиновник рядом с какой-нибудь репликой охранника или афганца. Вы же не социолог, откуда вы это всё знаете? Расписали каждый социальный портрет, его особенности, стереотипы, замашки. Вы что, работали с детства батраком, прошли все уровни социальных лестниц?

Жора Крыжовников. Мы вместе с Лёшей Казаковым, моим соавтором, написали семь вариантов сценария.

Даниил Дондурей. Но откуда вы это всё знаете?

Жора Крыжовников. У всякого свой вкус – один любит арбуз, другой свиной хрящик.

Даниил Дондурей. Не ответ.

Жора Крыжовников. Сейчас я вам объясню. Мне нравится рассказывать о людях, имея в виду их социальную подоплеку. Потому что… Например, в театре до ХХ века главным сценическим элементом был костюм. Труппа Шекспира получала костюмы фактически от двора; когда говорили, что выходит король, выходил человек в костюме короля. И зритель знал, что это король. Для меня это было своеобразным открытием. Потому что мы считываем гораздо больше информации подсознательно: одежда, поведение, слова, шутки, музыка – есть код, который человек излучает. Как только мы ему клеем бакенбарды, даем трость, надеваем костюм, мы тем самым скрываем часть информации, и через это гораздо сложнее на самом деле донести историю. Или она должна лежать в других плоскостях.

Даниил Дондурей. Когда вы рассказываете о людях, вы все время замечаете их социальные черты, обращаете внимание на эти социальные черточки, особенности?

Жора Крыжовников. Более того, мне кажется, что это своеобразный режиссерский тренинг. Наверняка есть другие типы режиссуры, но я работаю так.

Даниил Дондурей. Расскажите о себе. Сначала учились у Захарова, а что потом делали?

Жора Крыжовников. Потом я попал на телевидение, где освоил монтаж. Плюс параллельно занимался историей кино, самостоятельно изучал. Поступил во ВГИК на продюсерский, полгода проучился, опять вернулся на телевидение. Понял, что мне надо снимать короткометражки, там тоже пространство свободы, как и в документальном кино. Сделал «Проклятие» с Тимофеем Трибунцевым в главной роли, псевдодокументальную историю про артиста, а «Базелевс» в этот момент искал кого-то, кто псевдодокументальную историю от лица свадебного оператора расскажет.

Даниил Дондурей. Подождите, а что вы на телевидении еще сделали?

Жора Крыжовников. В основном музыкально-развлекательные истории.

Даниил Дондурей. Даже сериалы там не снимали?

Жора Крыжовников. Вот сейчас третий сезон «Кухни» снял, а еще какие-то скетч­комы, «Большую разницу». Ничего интересного. Я страдал, если честно, потому что то, что я делал в комедийном жанре на телевидении, не понимал… Им смешно, а мне нет…

Даниил Дондурей. Так, подождите, но ваш фильм говорит о том, что вы прирожденный комедиограф: видите специфику появления смеха как универсального и очень гуманистического способа существования – способа эмоционального освоения жизни.

«Горько!»

Жора Крыжовников. Я никогда не думал о том, что то, что я буду делать, станет объектом внимания журнала «Искусство кино». Мне казалось, что если стремишься к зрителю, то не будешь интересен Плахову, Долину, Дондурею… Меня очень удивило, когда пошла реакция, я просто не знал, что думать.

Даниил Дондурей. Но, надеюсь, вы были счастливы, а не огорчены.

Жора Крыжовников. Я был ужасно удивлен.

Даниил Дондурей. Я встретился с разными оценками вашего фильма. Одни говорили: вот до чего докатилась наша комедия, ощущение какой-то гадости, бытовизма, полного отсутствия художественных измерений. Другие: шел в кино с предубеждением и вдруг вижу – очень непростой фильм. При этом понимаю, что западные отборщики ничего в нем не поймут, потому что этот язык не понимают. Это соединение русской коммерции с закодированным артхаусом. Редкий опыт.

Вам удалось разломать даже жанр комедии, насытить его размышлениями про тайные коды жизни в России, про местный характер, про то, могут ли здесь люди быть счастливыми, человечными. За этой комедией стоит такая подкупившая нас тоска, соединение ужаса, счастья и праздника. За предлагаемыми обстоятельствами избранного жанра, сюжета, развития всех линий, актерских, пластических задач и многого другого есть собственный взгляд на российскую реальность. Желание разобраться во всем этом, потому что иначе художественное измерение не возникает. Я и жалел, что отборщики вас потому не возьмут, что просто не смогут считать все это. Поскольку многое тут отформатировано как массовый жанр, стереотип русского кино. А вы, как оказалось, за пределами стереотипа. Вы можете так же смешно рассказать о похоронах, как трагично рассказали о свадьбе.

Жора Крыжовников. Вторая часть у нас про похороны. Посмотрим, получится ли, не знаю... Многое определяется еще и тем, как это смонтировано. Годар первый использовал jumpcut [склейка двух одинаковых по крупности кадров, что дает ощущение скачка, прыжка. В классическом монтаже такая склейка считается неприемлемой, ошибочной. – Прим. ред.], то есть такую очевидную для зрителя склейку. Главное мое профессиональное впечатление за жизнь – это «Танцующая в темноте», после просмотра которой у меня была натуральная истерика. В кинотеатре я как-то сдерживался, сзади сидели люди, которые смеялись, и мне не хотелось показывать свои чувства. Я все сдерживался, сдерживался… Потом дошел до института, зашел в гримерку, и мои сокурсники подумали, что у меня кто-то умер.

Даниил Дондурей. Смотрите, но это ведь ловушка для вас. Сами вы говорите о том, что для вас очень важен человек, зритель, его нутро, его реакции. А все примеры, за исключением Данелия и Захарова, – из Годара, фон Триера… Из артхауса. При этом тема вашего кино доступна для большинства аудитории. А фильмы ваших кумиров требуют огромной эстетической подготовленности. Как решить это противоречие?

Жора Крыжовников. Очень просто. У меня есть и другая группа кумиров. Мне нравится их чувство юмора, а еще особый тип хулиганства. За всем этим скрывается человек, который умеет смеяться – и над собой в том числе.

Даниил Дондурей. Такой художник умеет и плакать.

Жора Крыжовников. Он просто ближе мне. Я не хочу искать какую-то объективную истину, но если человек не шутит, у меня ощущение, что с ним что-то не так. Есть, конечно, вторая и третья группы моих любимцев – их зовут Рауль Уолш, Джон Форд, Альфред Хичкок, которых я бесконечно смотрю, обожаю, особенно американское кино 30–50-х годов. Истории про взрослых людей. Без нынешней бесконечной тяги к пубертату. Мне сейчас приходят предложения – открываю сценарий… Герою восемнадцать лет… Но мне и в мои восемнадцать лет сверстники были не очень интересны. Понятно, что есть исключения, но тем не менее американское кино того времени заходило на темную сторону человека и было, безусловно, правдивее и реалистичнее, чем соцреализм. «Сокровища Сьерра Мадре», «Риф Ларго», «Моя дорогая Клементина», «Белая горячка», «Там, где кончается асфальт», «Потерянный уик-энд»… Это кино и есть зона моего вдохновения.

Даниил Дондурей. У вас отличный кастинг. Расскажите про это. Мастерства актеров не видишь, и это тоже, видимо, какой-то квазидокументалистский ход.

Жора Крыжовников. Меня не особенно любят кастинг-директора.

Даниил Дондурей. Вы всё делаете сами.

Жора Крыжовников. Просто потому, что я очень долго ищу. У меня простой критерий: человек должен быть мне интересен. Первый тур – просто разговариваю с артистом, чтобы он мне рассказал о том о сем, о театре, что хочет играть. Только после этого начинаю его пробовать. У актера должно быть человеческое содержание, а умения в принципе связаны с тем, чтобы удивить. Большинство артистов в «Горько!» давали мне больше, чем я им. Моя заслуга лишь в том, что я их выбрал, расставил, дал им текст, немножко там где-то что-то предложил.

Даниил Дондурей. Это все московские актеры?

Жора Крыжовников. Да, они просто никогда не играли заметные роли. Сейчас понятно, что есть один артист, который сыграет всё, пока его не отожмут окончательно. Он будет и хоккеистом, и трактористом, и миллионером… Потому что тем, кто его утверждает, не важно, как он играет, понимаете? То же самое происходит у нас из-за того, что телевидение гораздо более индустриальная машина, именно оно сегодня производит звезд. Отлепиться от сериалов, от этой липкой субстанции и пойти делать что-то другое – сложно.

Даниил Дондурей. Воля режиссера. Тимур Бекмамбетов вас не терзал?

Жора Крыжовников. Да нет, он человек, который ищет.

Даниил Дондурей. Я-то уверен, что он выдающийся продюсер.

Жора Крыжовников. Да, получилось так, что он мне доверял, подталкивал даже к каким-то более радикальным вещам. Потому что раз уж его студия решилась на эксперимент, ему хотелось…

Даниил Дондурей. Ваши актеры импровизировали, к чему-то вас склоняли? Казалось бы, они не очень известные. При этом мы видим их точность, разнообразные умения, знание коллизий, отношений – в мельчайших деталях, в том, как герои смотрят, как реагируют…

Жора Крыжовников. У нас были специально запланированные зоны: я еще на читке сказал, что вот здесь будем импровизировать. Например, первое интервью молодоженов. У меня был в связи с этим очень смешной случай: приехал на съемки сценарист, Лёша Казаков, подходит к двери квартиры, а администратор ему говорит: «Тихо, идет дубль, я сейчас вас пущу». Проходит пять минут, пятнадцать, Лёша говорит: «Уже закончилось, не может дубль идти так долго». «Нет, – ему отвечают, – дубль еще идет». В итоге у нас был двадцатиминутный дубль, когда было всего четыре фразы написано заранее: «Я когда его встретила, думала, что гей». – «Я работаю в газовой отрасли, но я не газовик» и еще какие-то две. Актеры вокруг этого просто импровизировали, уходили, возвращались. Такая вот запланированная зона. Еще одна запланированная импровизация – танец двух наших страстных влюбленных, хипаря и Ксюхи. Все, что там происходило, они делали сами.

«Горько!»

Даниил Дондурей. У вас есть своя постоянная группа?

Жора Крыжовников. Главное, что у меня есть режиссер монтажа Александр Верхоляк. Мы с ним сделали «Проклятие» и разработали такое понятие, как мы сами его называем, «метадубль».

Даниил Дондурей. Расскажите про это.

Жора Крыжовников. То, что делает фон Триер, только мы это используем в комедии, а он в драме. История такая: мы играем одно и то же, делаем порядка восьми дублей в разных мизансценах. Потом собираем дубль, которого не существовало, реплика начинается во втором, продолжается в пятом, причем все склейки для зрителя очевидны. Потом одно и то же действие, собранное из трех разных дублей (оно чуть-чуть разное), монтируем подряд – чтобы показать все варианты, которые там, внутри этого действия, происходили. Получается, что зритель видит все возможные решения сцены. Герой в ответ на реплику и смеется, и плачет, и уходит, и не двигается с места.

Фон Триер делает подобное. Я увидел все это у него. Снимаем очень быстро, мы смонтировали «Горько!» практически параллельно со съемками. Саша Верхоляк собирал, я на выходных смотрел, что-то мы потом убирали, расслабляли…

Даниил Дондурей. Теперь финал разговора. Расскажите о мюзиклах.

Жора Крыжовников. Я очень хочу снять народный караоке-мюзикл, чтобы зритель имел возможность подпевать в зале своим любимым песням. Это будет очень простая народная история про человека, который не понимает, жениться ему или нет. Он сотрудник ДПС, у которого есть и какие-то мечты, и девушка вроде есть, а он все ждет, что сейчас что-то с ним невероятное случится: приедет печь, выскочит щука – и судьба изменится. Это не фэнтези. Просто так думает русский человек, он же ждет, что завтра выиграет в лото миллион долларов. И уже распределил все эти деньги. Ждет чуда, которое с ним наверняка произойдет. А заодно поможет понять, чего же он хочет на самом деле и что с ним сейчас происходит. Такая вот история. Мне бы хотелось сделать такую комедию, где рядом где-то были бы слезы, где-то смех, а кульминация по возможности была бы драматической.