Зимней ночью в пермском дворике режиссер Велединский усадил актера Хабенского на детские качели. Катал то медленно, то шибко, то сидя, то стоя. В полный рост Хабенский так раскатался, что насмотренные зрители вспомнили, откуда цитата, и ждали прыжка. Прыжок последовал, тень от брошенных качелей чиркнула по освещенной стене. Этого было достаточно, чтобы герой вписался — в критическом воображении уж точно — в культурный контекст 70—80­х годов прошлого века.

Контекст знаковый и незабытый, отмеченный такими крупными явлениями, как вампиловская «Утиная охота» и ее экранный парафраз — культовый фильм Романа Балаяна «Полеты во сне и наяву» с Олегом Янковским в главной роли.

Тем самым «Географ…» был жестко концептуализирован и встроен в дискурс, которого, на мой взгляд, нет в литературном оригинале — в романе Алексея Иванова «Географ глобус пропил». Режиссерский жест сдвигает — меняет смыслы повести и предлагает несколько другую историю на том же материале и с теми же героями.

С теми, да не с теми. Остряк Будкин представляется жене Служкина Наде как коррупционер (шутка). В повести скромнее: форточник. Читай: вор. Время повести передвинуто из 90­х в наши дни, отсюда и корректировки. С началом новой эры советское внеэкономическое государство переформатировалось в олигархическое (см. доклад Ст. Белковского «Государство и олигархия»), но слово «коррупция» еще не вошло в обиход.

Да и в фильме, кроме Будкина, который рассекает на иномарке и обещается нанять Служкина «секритутом», когда того выгонят из школы, никаких навязчивых примет «эпохи дикого капитализма» нет. Нет ни бандюганов, ни криминала, ни гламура, ни офигительной роскоши, ни мегамаркетов, изнывающих от изобилия второй свежести товаров. Даже церкви — и той нет! Словом, режиссер отказался от стандартно­типовой репрезентации постсоветской жизни. Все это достало по телеку, обрыдло, накопилась тоска по другим, органичным фактурам. Неспроста же зритель прилипает к телеэкрану, когда крутят советские фильмы. И это не обязательно хиты типа неувядаемых «Мимино» или «Старшего сына».

Картинка, даже из так себе фильмов, фиксирует иную духовную реальность, другой уклад, иные ценности. «Географ…» вернул героя, который репрезентирует эти ценности, отринутые как ложные и совковые. Герой этот, Виктор Служкин, в исполнении Константина Хабенского бесконечно обаятелен в своем пофигизме и стоическом нежелании гнаться за материальным успехом.

Понятно, что такая установка мужа и отца ужасно раздражает Надю, жену. В триаде преуспеяния «квартира, машина и х… в поларшина» Наде не хватает, по мнению Служкина, лишь среднего звена формулы. Но он ошибается. Квартирка убогая, к тому же на свекровь записанная, да и спать с мужем Надя отказывается, переселяя его на раздвижное кресло.

Словом, герой — лузер по собственному желанию на фоне вкривь и вкось сложившегося социума, где отчетливо проклюнулась лишь одна максима: неуспешным быть стыдно. Не оказаться в нужное время в нужном месте — верный знак того, что праздник жизни не для тебя.

Согласно статистике (кстати, давно не обновлялась), большинство населения живет у нас за чертой бедности. Просто наша богатая недрами страна очень бедная. Легко догадаться, что стремнина российской жизни совсем не такая, какой мы ее себе представляем с подачи СМИ. Пермский патриот и краевед Алексей Иванов в романе «Географ глобус пропил» описал жизнь, какой живет большинство российского электората. Этот писатель владеет даром объективированного (но не дистанцированного!) описания повседневности, из которой того гляди вырастет русский эпос XXI века. Намек — скорее от оператора, чем от режиссера — уже есть в финальной части фильма, снятой в пермских лесах, на порожистой реке Ледяной, а может, Чусовой, в конце концов, на Усьве, как оказалось, — не важно. Важно, очень важно другое. Тексты Алексея Иванова не шестидесятническая проза, где каждая строка сочится авторской рефлексией. Ни автор, ни его герои вовсе не рефлексанты. Служкин, в отличие от того же вампиловского Зилова, от героев Юрия Трифонова, не страдает комплексом аутсайдера­неудачника, каковым на самом деле является. Зилову, чтобы продвинуться вверх по социальной лестнице, нужно было выдавить из себя последнее табу: «не убий!» Трифоновские конформисты предавали, если на кону был карьерный рост, и всю оставшуюся жизнь пытались вытеснить собственное бесчестье.
Служкин у Иванова — человек без подполья. Он и при совке, где имелись в открытом доступе социальные лифты, не шибко преуспел. Даже «Жигулями» не обзавелся. И в новую ситуацию — свободный рынок — не вписался. Не стал «челноком», не заделался «бизмисменом». Каким был, таким и остался — «шутом гороховым», «клоуном», как припечатывает его жена. А он не обижается. Сыплет пословицами­поговорками. И ему не в лом прикинуться глухонемым фриком в электричке, чтобы не платить штраф за безбилетный проезд.

«Географ глобус пропил»

Служкин, каким его играет Константин Хабенский, притягивает. Интересно считывать его внутреннюю жизнь, совсем, между прочим, не простую. Актер одаривает своего персонажа такой изощренной самоиронией, что в нем нельзя не заподозрить человека высокого интеллекта. Что мы и наблюдаем хотя бы в учительской, где дипломированный биолог Служкин, предлагающий свои услуги в качестве учителя географии, одерживает победу над завучем «УгРозой» Борисовной в перекрестном бою за вакансию.

Мне симпатичен этот Служкин. Такие забубенные, но не отчаявшиеся лузеры давно не появлялись в нашем кинематографическом ландшафте. И лучше не «включать критика», а простодушно следовать за перипетиями фильма, наслаждаться артистизмом Хабенского и размышлять о том, что случаются экранные герои, которые украшают жизнь, и время, проведенное в кинозале, не кажется зря потерянным. Не здесь ли — думаю я — секрет феноменального успеха «Географа…» на «Кинотавре» и на Одесском международном фестивале?

Да только полному счастью — слиться с героем в экстазе — мешает тот самый контекст, подключенный режиссером в начале фильма. Я послушно и с огромным удовольствием вписываю его в русло подсказанной мне литературной традиции — вот, мол, лишний человек, не востребованный временем, его новейшая версия. Да, он — другой. Он выламывается из потока конформистского большинства.

В чем же, однако, его нонконформизм? Да только в том, что он позволяет себе жить по своему внутреннему закону – не участвовать в той вакханалии борьбы за бабло, в какую ввергнуто все общество, обреченное — без всяких социальных гарантий — на выживание.

Служкин — аристократ духа. Он скорее станет крутить самокрутки из чайной заварки, чем наймется охранником в ближайший банк. Надо ли говорить о том, что особенности служкинского характера (ну не добытчик он) осложняют его семейную жизнь? Дом держится на Наде, которая ломит за двоих. Когда ее настигает страсть к Будкину и она хочет к нему уйти, Служкин отпускает жену. То ли нет в нем мужского шовинизма, то ли он не мужчина, а облако в штанах. А может, любовь прошла, завяли помидоры?..

Словом, к Служкину в исполнении Хабенского цепляется столько литературных аллюзий (вплоть до Обломова), что заданные временны€е координаты размываются. Они несущественны, коли эпицентр фильма — душевная одаренность героя. Такой просто на все времена. Оказалось, мы соскучились по таким мужикам.

Тот факт, что автор «Бригады» развернулся на все 180 градусов и ввел в актуальный культурный контекст героя, укорененного в архетипическом слое русского менталитета, — это событие. Оно выходит за рамки биографии режиссера Велединского. После двадцатилетнего блуждания в поисках «нового героя», после соблазнов вестернизации коллективное подсознание, подорванное когнитивным диссонансом, вышло наконец из комы, очухалось. Велединский гениально точно почувствовал момент и привел Служкина. Публика же уподобилась пушкинской Татьяне: «...ты чуть вошел, я вмиг узнала, вся обомлела, запылала...», далее по тексту.

Ну а то, что географ выпить не дурак, так это нормально. Трезвенник, по нашим представлениям, — он­то как раз человек потенциально опасный.

Выбор актера — вот где корень режиссерского выигрыша. И — одновременно — просчета.

Велединский дал Хабенскому карт­бланш, поставил на его уникальную импровизацонность, на редкий актерский регистр: комедия, драма, фарс, фэнтези — и все в одном флаконе. Актер вынес фильм на себе. Он переиграл режиссера.
Велединский зачистил под него все пространство фильма — игровое и смысловое. Потери и деформации были неизбежны, и режиссер на это шел.

Служкину по роману двадцать восемь лет, в фильме ему явно за сорок. Он уже не парень, он дяденька. Пришлось смикшировать лирический сюжет с Машей­десятиклассницей, в которую географа угораздило влюбиться. Не просто заметить влюбленность хорошенькой выпускницы, не просто пофлиртовать — учитель, кажется, запал всерьез. Ну как будет смотреться в фильме роман немолодого препода с малолеткой? Это дело тянет на статью. Режиссер рискнет и все­таки снимет сцену в пекарне, куда продрогших и вымокших Служкина и Машу пускает погреться охранник. Снимет — зачем? Чтобы сделать акцент на порядочности и ответственности героя, решительно отвергшего девичий порыв, да еще в ситуации, прямо толкающей на адюльтер? Ведь пришлось раздеться до трусиков, чтобы высушить мокрую одежду. Пришлось прижиматься к теплой печи, опасно касаясь друг друга, когда оба — как провода под током. Но не получилось в этой сцене эротического напряжения, описанного у Иванова целомудренно, тонко и с горечью мужского самоотвержения, продиктованного чувством более высокого ряда, чем желание.

Здесь режиссер поставит точку на «лав­стори» и перебросит финал сценария в другой сюжет, в линию, условно представляющую «роман воспитания» (в наших терминах — школьную повесть). В литературном оригинале развязка (которую не мог себе позволить фильм по соображениям самоцензуры) как раз связана с любовным сюжетом и потому красивее и не снижает так вульгарно образ героя. Завуч, та самая «УгРоза» Борисовна, застукала Служкина в объятиях с Машей прямо в классе. И предложила ему немедленно уволиться, что он и сделал.

В фильме географа скандально уволят «по собственному желанию» после возвращения из похода, как только смазливый блондин из команды походников растиражирует снятый на телефон ролик о молодецких экскападах Служкина — о его пьяных загулах, запечатленных в прицельно подсмотренных ракурсах.

Школьные эпизоды в фильме нагружены социальным подтекстом. Именно здесь проговаривается, точнее, обретает внятный голос и жест актуальная современность. Частная жизнь Служкина протекает в стилистике ранних ­80­х. С посиделками на кухне, с домашними банкетами по случаю ДР, танцами­шманцами, флиртом с чужими женами, с долгими проводами гостей, после чего можно было невзначай оказаться в чужой постели и под утро получить от жены смачную пощечину.

Ватага раздолбаев в классной комнате возвращает Служкина — и фильм — в XXI век. Самозванный учитель географии схватывает все на раз. Ни о какой школьной субординации здесь и речи нет. Это народ неуправляемый. Зондер­команда. Поколение 90­х диктует свои правила, и взять верх — хотя бы временно — сможет лишь тот, кто окажется круче их.

Он избирает единственно возможный метод: рассказывать про те места, где живут они и жили их родители, и затевает с ними игры на интерес, не чураясь (o tempora, o mores!) партии в картишки. На кону стоит поход на плотах, но он «передернет» и возьмет только тех, кто справится с проверочной работой.

Фильм перетекает в стилистику экшна уже в павильоне классной комнаты, а когда «отцы» (такой ник придумал Служкин для своих деток) вырвутся на простор, начнется триллер.

История наложится на территорию и того гляди растворится в ней. Экран распахнет перед нами первозданную красотищу древней пармы — монументальный пейзаж, свидетель великих событий русской истории. Казалось, здесь случится нечто мистическое вроде инициации, из которой служкинская зондер­команда выйдет преображенной, как Иван­дурак, омывшийся святой водой. В повести так оно и происходит, только без пафоса, без восклицательных знаков — через подробное описание драматических перипетий похода. Географ, пусть и снятый ребятами за пьянку с должности командира, не складывает с себя ответственности. А они понимают, что без его знаний и умений им — хана. Он — в авторитете. И по возвращении именно к нему они бегут накануне экзамена, боясь полного завала. Географ и здесь их спасает, вспомнив свой школьный опыт. Короче, учительская карьера Служкина удалась. Зондер­команда вполне себе очеловечилась. Вот только любовь прошла стороной. Но это – по собственному желанию.

«Географ глобус пропил»

В фильме вышло ровно наоборот. Поход с самого начала аранжирован как авантюра, чреватая самыми серьезными последствиями. Сплав по порожистой реке, да еще без всякого опыта, — это экстрим. Смертельный исход не исключается, и географ предупреждает команду, что идут они на опасное дело. «Отцы» откликнулись кричалкой с нехилым припевом: «…его же осудят, его же осудят за мертвых детей».

В электричке Служкин на пару с учеником напиваются по­черному, орут куплеты в стиле рэп, забываются мертвым сном и пропускают свою станцию. На платформе, куда непроспавшегося географа скинули вместе с рюкзаком, последовал приговор: не нужны нам начальники­бухальники. Поход, однако, состоится. Служкина будут унижать и третировать, а он — терпеть и давать советы.

Время от времени оператор Владимир Башта изумляет космическими пейзажами. Борьба со стихией, в которую ринутся «отцы» со смелостью неофитов, смотрится эффектно с верхней точки, откуда можно прочувствовать — до слабости в коленках — гибельные завихрения реки. И все­таки, на мой вкус, режиссер излишне редуцировал эту часть фильма, пунктирно, даже небрежно смонтировал куски, которые мне мыслились монолитом, энергетическим ударом. Непонятно, почему Велединский отказался от смыслообразующих мотивов повести, не стал погружаться в исторический континуум этой части.

И фильм обвалился.

Про позорный финал карьеры географа сказано выше. Не могу найти ответа, зачем, с какой художественной (или иной) целью авторы сценария и режиссер надругались над своим героем. Ради кристаллизации образа неудачника? Чтобы лишить его ореола победы, и без того эфемерной? Мол, ты лох, ты лузер, фанфары отменяются, даже если ты их и заслуживаешь? Может быть, подсознательно сказался страх хэппи­энда? Как бы то ни было, финал звучит моралистически, хотя Велединский уж точно не моралист. А если его вдруг пробило на мораль, то стреляет она в сторону «отцов», больше не в кого.

Портрет поколения 90­х — полный пипец для страны. Может, это и есть месседж «Географа…»? А мне­-то открытием фильма представляется иное, принципиально более значимое, чем предательство раздолбаев и подлость начинающего карьериста: русский культурный код — это константа, вне которой нет и не может быть России.

«Географ глобус пропил»
По мотивам романа Алексея Иванова
Авторы сценария Александр Велединский, Валерий Тодоровский, Рауф Кубаев
Режиссер Александр Велединский
Оператор Владимир Башта
Художники Владимир Гудилин, Сергей Гудилин, Людмила Голынцева
Композитор Алексей Зубарев
В ролях: Константин Хабенский, Елена Лядова, Александр Робак, Евгения Брик, Агриппина Стеклова
Студия «Мармот-Фильм»
Россия
2013