Strict Standards: Declaration of JParameter::loadSetupFile() should be compatible with JRegistry::loadSetupFile() in /home/user2805/public_html/libraries/joomla/html/parameter.php on line 0

Strict Standards: Only variables should be assigned by reference in /home/user2805/public_html/templates/kinoart/lib/framework/helper.cache.php on line 28
Даниил Дондурей — Андрей Ерофеев: «Это — не война». Панк-молебен как актуальная культурная практика - Искусство кино

Даниил Дондурей — Андрей Ерофеев: «Это — не война». Панк-молебен как актуальная культурная практика

Даниил Дондурей. Почти все, что я читал и слышал про Pussy Riot, не рефлексирует это событие во всем объеме его смысловых координат — независимо от того, осознаны они или нет. Эти обстоятельства, связи и отсылки необходимо, на мой взгляд, обозначить хотя бы в профессиональной среде. Люди самых разных убеждений, профессий, вероисповеданий, уровней образования рассматривают акцию в ХХС исключительно как политическую, конфессиональную, моральную, правозащитную. Практически все согласны сразу же вывести ее из культурологического и эстетического контекстов. Мне бы хотелось, наоборот, чтобы наш разговор находился как раз в этих — не случайно табуированных — зонах.

Призываю не обсуждать, хороши или плохи патриарх Кирилл, Путин, наш нынешний режим, судебная система или Русская православная церковь. Мне кажется, что в этой акции закодировано — встретилось — такое количество культурологических вызовов, которые даже интеллигентной частью общества еще не отрефлексированы. Множество очень важных, стоящих за ней символических, явных и скрытых жестов, ассоциаций, предчувствований, которые нуждаются хотя бы в фиксации.

Всем очевидно, что ни одно нефункциональное высказывание последних лет в той сфере, которую я условно могу назвать культурой в узком смысле слова — производство и потребление артефактов во всех видах творчества (в мейнстриме, массовой, авторской, экспериментальной культуре), — не сопоставимо с воздействием Pussy Riot на наше смысловое пространство.

В последние два десятилетия ничто так же сильно не переживалось, как последствия этих нескольких телодвижений и фраз.

Не кажется ли вам, Андрей, что за видимым горизонтом этого, как всем кажется, сверхсмелого, хулиганского, но при этом простого сюжета скрывается огромный, проникающий во многие содержательные поля бэкграунд? Что это было — спектакль, панк-акция, революционный танец, политический жест, произведение современного искусства? Кто они — феминистки, художницы, скоморохи, фрики? Действие теперь уже знаменитых «кощунниц» я предпочитаю обозначать междисциплинарным понятием: культурная практика.

Андрей Ерофеев. Вы правы, об этой истории полгода почти ежедневно трубило все общество, самые разные слои и группы. Но только не профессионалы культуры. Люди, представляющие соответствующие профильные институции, молчали. Казалось бы, они по своим функциям первыми должны были организовать обсуждение этого перформанса, объяснить публике, властям его художественный смысл. Ладно там Эрмитаж, Третьяковка, Русский музей, но даже Государственный центр современного искусства и его многочисленные филиалы по стране не дали никакой профессиональной оценки.

Д.Дондурей. Более того, за редким исключением промолчали и философы, эстетики, культурологи. Политический ресурс этой ситуации оказался настолько захватывающим, занял все пространство прочтений, что лишь немногие посмотрели на нее с точки зрения культуры. Хватит и того, что любые актуальные тексты кажутся у нас руководителям официальных институций делом рискованным. Пожалуйста, как угодно критикуйте любого лидера любой эпохи. Кроме ныне действующего. Вы ведь знаете, что у нас совсем не снимаются фильмы, сериалы, не ставятся пьесы из современной жизни на политические темы. Никто не запрещает это делать. Но продюсеры почему-то твердо убеждены, что с этой проблематикой не следует экспериментировать.

А.Ерофеев. Если говорить о художественной среде, о свободных, не связанных чиновной этикой людях, художниках, галеристах, кураторах, критиках, то они действительно увидели и прокомментировали здесь два аспекта. Первый — политический месседж панк-молебна. Его многие поддержали. Второй — этический. Его в основном осудили. Не стоило, мол, врываться в храм. Это — слишком, это — хулиганство чистой воды, но, конечно, заслуживающее штрафа и только, а не тюрьмы. Что же касается художественной стороны дела, то о ней предпочитали не распространяться, ибо все — почти все — сочли ее совсем неудачной. Не говорю про сторону обвинителей. Но и для Марата Гельмана, и даже для Авдея Тер-Оганьяна эта акция не встает в один ряд с работами Кулика, Бренера, группы «Война». Есть, конечно, исключения — перформанс Pussy Riot признали выдающейся работой молодые художники социального акционизма, а также ветераны соц-арта и политического перформанса: Анатолий Осмоловский, Александр Меламид, Виталий Комар, Александр Косолапов, Виктор Скерсис. Мне приятно оказаться в этой компании. Но в целом эстетические оценки сторонников и противников Pussy Riot практически совпали.

Д.Дондурей. Согласитесь, странно…

А.Ерофеев. Нет, не думаю. Уверен, что это не случайное совпадение. И те и другие исходят из такого понимания параметров художественного произведения, под которые перформанс Pussy Riot не попадает. Он лишен в глазах этих зрителей базовых отличий произведения от обычной бытовой выходки, акции. Для кого-то из них идеал произведения — это скульптура Церетели, а для кого-то — акция Олега Кулика, и между ними, понятно, огромный разрыв. Первые считают Кулика дегенеративным художником в своем «собачьем спектакле», а вторые в Церетели видят монстра регрессивного академического искусства. Но интересно, что и те и другие совпадают в общем понимании профессионализма как деятельности, которой не могут заниматься те массы, к которым она обращена.

Контур высказывающегося автора столь же определен, как и абрис слушателя или зрителя. Один в активной позиции творца, другой — в пассивной, скромной наблюдателя. Между ними — рампа. Она может быть обозначена тяжелой золотой рамой или едва намечена словами, не важно, но она, эта рампа, непременно ощущается. Она — условие для запуска эстетического переживания. Без нее не понятны границы художественной работы. Другой важный момент — авторизованность. Автор важнее сделанного им продукта, произведение есть след его артистизма и исключительности. Он — личность выдающаяся, неповторимая. Уникум, оригинал. Олег Кулик показывает чудеса лицедейства — на наших глазах превращается в дикого пса. Или в птицу. Бросается с восьмого этажа в бездну и парит на канатах. Потом из этой роли он выходит и начинает спокойно, как теоретик, объяснять нам, почему, как и зачем он это сделал. Это вменяемый, стратегийный художник. Примерно то же самое у Церетели. Он самозабвенно лепит, рубит, льет, производит самые большие и ужасные памятники в мире, мало кого оставляет равнодушным. Ну и наконец то, что называется «качество» работы — отточенность, отшлифованность приема. То, что в сфере изобразительных искусств именуется «пластика» и распространяется и на скульптуру, и на перформанс. Изящная работа, в которой демонстрируется талант.

Итак, уникальное авторское исполнение ясно очерченного в своих границах продукта — таково общее понимание произведения — у Гельмана, у Путина, у правозащитника, у патриарха. Таков доминирующий в современной культуре стереотип, несмотря на многочисленные попытки на протяжении ХХ века его поломать и отменить — от конструктивистов до Энди Уорхола.

В западных странах этот стереотип поддерживается рынком, а у нас — властью и ее институциями.

Приходите в музей, там перед какой-нибудь академической фигней экскурсовод поет задушевным голосом, а смотритель рявкает на вас за ваше желание подойти поближе. В таких условиях почти любая вещь выглядит искусством. Но даже этот антураж не спасает, если нет названных признаков рамированности, уникальности и авторизованности. Музей не терпит другого и во что бы то ни стало навязывает эти качества самой разной продукции. Например, сейчас мир развернулся на анонимное и усредненное традицией искусство Азии и Африки. Оно подверглось тут же музеефикационной обработке. То же можно сказать об анонимном стрит-арте, граффитистах. Культ Бэнкси или Кита Харинга создан институциями в момент сакрализации этих видов творчества как «высокого искусства».

Д.Дондурей. Система представлений остается той же, несмотря на то что в статус художника возводится таможенник Руссо или Пиросмани.

А.Ерофеев. Да. Однако есть разница между оценкой «неудовлетворительно», которую вынесла Pussy Riot профессиональная среда музейщиков, и безапелляционным отрицанием самого факта их принадлежности к сфере искусства, на которое пошло государство. Я недавно читал протокол допроса Бродского в 1963 году. Судья несколько раз называет его произведения «так называемые стихи». Бродский ее спрашивает: отчего же «так называемые»? Это ведь и в самом деле стихи. Ответ: а кто, собственно, дал вам право называть себя поэтом? Какая инстанция? Последний раз, насколько помню, выражение «так называемое искусство» официально применялось в нашей стране в 1986 году в статьях в «Советской культуре» против наших ведущих художников, которые имели выставки за границей. И вот теперь снова. На суде над Pussy Riot были произнесены точно такие же слова. Это прямое возвращение в прошлое, к советской ментальности, когда функцию эксперта берет на себя государство. Оно, видите ли, теперь решает, что искусство, а что — нет.

А профессиональные эксперты эту оценку, может быть, полностью и не разделяют, но бурно, как мы видим, не протестуют. Вы, наверное, в курсе, что экспертный совет Премии Кандинского отклонил показ ролика Pussy Riot, ибо посчитал это произведением, не представляющим большого интереса. Я по этому поводу вспомнил мое знакомство в юности с архитектором Константином Мельниковым. Я его спросил тогда: «Почему за последние сорок пять лет вы ничего не построили?» Он говорит: «А художественные советы всегда отклоняют мои проекты как неудачные».

Д.Дондурей. При любом самом широком понимании разнообразия эстетик, художественных форм, разных способов институциализации созданных артефактов существуют определенные устойчивые конвенции по поводу того, что считать искусством. Конечно, эти представления разрушаются, мутируют, возникают новые, но многие принципы и критерии, несмотря на все новации ХХ века, сохраняются как некий фундаментальный тип художественных коммуникаций. Есть довольно устойчивые принципы оценок, даже если их носители в это время не находятся рядом с деньгами, с политической властью, с господствующим пониманием миропорядка. Эти негласные договоренности связаны с отсутствием нарушений, если так можно сказать, макротрадиций, касающихся самих основ восприятия и оценки действительности.

Мне представляется, что мы сейчас стоим перед тектоническим культурным сломом. Перед смысловыми вызовами, связанными как с новыми коммуникациями, новыми культурными процессами, так и с их адекватным пониманием. Когда возникала эпоха Возрождения или оказался в кризисе реализм XIX века, люди не осознавали, что кончается не просто эра фигуративного искусства, но рождается принципиально иное видение жизни. Думаю, что начавшийся масштаб трансформации — не меньший. Он, безусловно, шире, многообразнее частной акции группы профессиональных революционерок из Pussy Riot и сопряжен со множеством одновременно идущих сдвигов. Попытаюсь обозначить некоторые из них.

Во-первых, в физической реальности действие, как известно, заняло меньше минуты, его участницы в храме ничего не успели произнести, звук был наложен позднее в Интернете. Это был виртуальный проект, получивший свою жизнь, ставший событием, как и «Невинность мусульман», в Сети. Это уже посттелевизионный мир. Первая реальность, в которой мы пребываем, как известно, эмпирическая, вторая — придуманная авторами, сотворенная, а третья — существующая в эфире, когда первую невозможно отделить от второй. Если тебя нет в эфире — теперь означает, что нет и в жизни. Это новая форма бытия, самоощущения. У нее свои особенности, коридоры, движения, следствия.

Во-вторых, как мы уже говорили, теряется устойчивое разведение, кто самодеятельный автор, а кто — профессионал; в-третьих, кто — творец, а кто наблюдатель, зритель. Мы все знаем, как много сделала власть, чтобы привлечь мировое внимание к этому спектаклю. Это было очень яркое сомасштабное ее участие в проекте, обеспечившее ему максимальный резонанс. Все должностные лица и пиарщики, принимавшие решение объявлять акцию то ли художниц, то ли юродивых (помните персонаж Ролана Быкова из «Андрея Рублева») тягчайшим уголовным преступлением. Обещая семь лет тюрьмы каждой участнице, сняв специальные праймтаймовые передачи, поставив запомнившиеся всем мизансцены суда, конечно же, они являются полноправными соавторами этого культурного представления.

В-четвертых, теряются или хотя бы хиреют прежние вековечные схемы экономики культуры: что продается, как инвестируется, что стоит дорого, а что создается без денег. Кто эксперт возникающей стоимости?

В-пятых, отменяются отношения, при которых ты должен обладать определенными потребительскими качествами, независимо от того, выставляешься ли ты у Глазунова или участвуешь в кассельской «Документе». Кто бы ты ни был, это скоро не будет иметь значения. Нет самой ситуации торговли. Оплата будет осуществляться в другой форме, и мы не знаем, во что это впоследствии выльется.

В-шестых, автор теперь работает не только с нормами, со стереотипами, но и с архетипами, с их нарушением и даже с условиями намеренного взлома. В символическом смысле это насилие над нормой. Любой — политической, социальной, моральной, психологической, эстетической. В сущности, в-седьмых, на первый план выходит прямое или косвенное, яркое или тихое гражданское неповиновение. А новая культурная практика обычно располагается именно у этой черты. Есть еще — в-восьмых, в-десятых, в-пятнадцатых…

Сами акционистки из Pussy Riot, я уверен, не могли представить многие последствия своего жеста. Президент недавно сказал, что они покусились —ни много ни мало — на основы государственного устройства. Он искренне так думает. И очень многое в связи с этим имел в виду. Не только оскорбление православных. Они замахнулись на святое — «национальный культурный код». Они сами, естественно, этого не осознают, несмотря на все свои философские тексты. Волей-неволей они пунктиром наметили начавшиеся мутации культурного языка времени, тех содержательных правил, которые исчисляются не одной сотней лет.

А.Ерофеев. Вы затронули массу разных тем, их надо развести. Я категорически не согласен с сопоставлением акции Pussy Riot с дурацким фильмом «Невинность мусульман», бездарной киножабой, которую завтра все забудут. В один ряд эти вещи ставить нельзя. В американском проекте использована расхожая форма агитационной карикатуры, созданной при переозвучке чужого или для других целей сделанного ее участниками материала. Цель — прямое оскорбление конфессии. Я считаю, что Pussy Riot если кого-то и оскорбляли, то не Бога и не веру, а двух представителей власти. У них целостный продуманный проект и если в нем присутствует прием последующего наложения звука, то это соответствует особенности их перформанса. Ведь это же кино- и интернет-произведение, а не документация события.

Акция в самом храме (даже в двух) была в данном случае исходным материалом и одним компонентом проекта, а произведение состоялось в Интернете. То есть нормативные для перформанса параметры были перевернуты. Обычно в академиях современного искусства перформанс преподается как живое действие, которое документируется фото- или видеосъемкой. Произведением является именно само действие, объявленное заранее и, как правило, согласованное с «ответственными лицами». На него приглашают как на спектакль, есть ВИП-зона, устроители, кураторы знают, что должно произойти. Публика приходит нарядная, пьют шампанское в предвкушении эстетического удовольствия. Это представление, даже если в спектакле-перформансе течет настоящая кровь, а не клюквенный сок, и художник подвергает себя настоящим опасностям и страданиям.


voina
Арт-группа «Война». Акция «Дворцовый переворот», 2010. Фото Алексея Плуцера-Сарно

Д.Дондурей. Вы всегда требуете от художника вербализации?

А.Ерофеев. Художник обычно рассказывает, что он собирается делать. На Цетинской биеннале, где я был куратором, организаторы, например, помимо рассказа просили от художника еще расписку в том, что он отдает себе отчет в опасности. Что же касается Pussy Riot, то они избрали тактику сюрприза и ловушки для зрителей. Никого не оповещая, они провели акцию, которая ни в соборе, ни в Интернете не была анонсирована и маркирована в качестве произведения современного искусства. Многие и тогда, и сейчас ее воспринимают как непрофессиональный клип некоей не очень успешной и не очень талантливой панк-группы. Таких доморощенных клипов тысячи в Интернете. Отсюда вам и оценка профессиональных экспертов. Эта ситуация мне напоминает давнюю дискуссию вокруг «Архипелага ГУЛАГ». Мол, плохая литература, утверждали некоторые литературоведы. Однако ведь и та книга, и этот клип, как вы сами заметили, оказали огромное воздействие на российское общество. В обоих случаях мы наблюдаем явление, которое вышло за границы своего вида деятельности, трансгрессировало профессиональные ценности. Так ли уж это редко в современной культуре? Напротив, сплошь и рядом мы видим художественное творчество на стыках искусства и политики, социологии, антропологии, экологии, биологии. Это распространено в этом веке так же, как в ХIХ веке поиски синтеза искусств. Работой на стыке профессий занимались и конформисты, обслуживающие тоталитарные режимы, и протестные художники. При этом узнаваемые черты «нормального» произведения становились в таких проектах в послевоенное время все менее различимыми. Многие художники утверждают сегодня, что степень воздействия произведения на общественное сознание обратно пропорциональна его быстрой идентификации в качестве искусства. Поэтому задача не зависнуть на границе, перешагнуть ее.

Д.Дондурей. Ее слом как раз и является одной из важнейших целей художника.

А.Ерофеев. Чьи бы работы мы ни взяли — Дмитрия Пригова, Комара и Меламида, Ильи Кабакова, — мы увидим, что при трансгрессии художник совершенно осознанно приносит в жертву профессиональные ценности. Приговские стихи «советского цикла» даже друзья поначалу называли собачьим лаем, ибо отсутствует авторская чистая позиция. Автор растворяется в речи персонажа — забулдыги, работяги, милиционера, уборщицы. Это ужасало слушателей. Мой брат Виктор написал роман от лица и языком великосветской бляди. А вот последний по времени яркий пример. Кабаков в момент своего триумфального возвращения в Москву сделал в «Гараже» грандиозную вы-ставку под названием «Альтернативная история искусства». От лица трех выдуманных персонажей, представителей трех поколений, он показал развитие так называемой «московской школы живописи», которая по-другому называется «суровый стиль». Это нечто малосъедобное, невнятное, халтурное, основанное на плохом знании истории искусства, технологии живописи, неумении найти композицию, колорит. В общем, смотреть на это без гадливости и скуки невозможно. Кабаков подставил как бы зеркало и высветил все изъяны коллективного лица Московского союза художников. Показал, что их школа — это могила талантов, тупик. Так вот: Кабаков устраивает грандиозную выставку — десять тысяч квадратных метров, работает несколько лет, пишет специально сотни картин только для того, чтобы не просто заявить в интервью где-нибудь, а дать зрителям пережить кожей это грандиозное фиаско советско-российского «разрешенного искусства», которое зависло между двумя крайностями — соцреализмом и авангардом. Народ пошел на Кабакова и был страшно, конечно, разочарован, увидев вместо Кабакова, за его подписью, нечто среднее вроде Никонова, Андронова, Попкова и прочих. С точки зрения экспертов это нонсенс. Кабаков поставил свое имя, свой славный лейбл на заведомо некачественном художественном продукте.

Д.Дондурей. Почему мудрый Кабаков это делает?

А.Ерофеев. Потому что перед ним стоит более существенная культурная задача. Ему важно помочь своим коллегам описать и осмыслить свою деятельность в широком контексте. Ведь многие на путь сурового стиля встают по привычке и образованию, так в школе учили, так в Третьяковской галерее показывают, так в академии преподают. В общем, функция аналитика, ставящего диагноз, и врача превалирует над собственными профессиональными интересами художника-живописца. Каково Кабакову было рисовать этот фуз? Известно, что Пригов называл себя деятелем культуры, а не художником и не поэтом. И считал первостепенной для себя задачей экспертно-критическую функцию, а не сочинительство.

Д.Дондурей. Но это значит — оказаться еще и в позиции философа, аналитика, интерпретатора. Для нынешней власти именно этот тип самосознания как раз и оказался неожиданным. Удивила сама способность случайных, немедийных лиц, можно сказать, самозванцев причинить ей, власти, огромный репутационный ущерб непредсказуемой силы. Дело даже не в выборе табуированной темы — сотрудничество государства и РПЦ, использование священного имени президента, самое главное тут — беспрецедентный выход за пределы малюсенького, обычно невидимого гетто современного искусства. Ни одно имя самого знаменитого героя contemporary art ни в каком виде художественной практики не попадает у нас в массовые коммуникации. Только там циркулирующие тексты серьезно воспринимаются властями. Этого не произошло с произведениями самых известных и талантливых — Сорокина, Пелевина, Балабанова, Сигарева. Ни один спектакль, книга, фильм, сериал по-настоящему не всколыхнули страну. И вдруг это сделал примитивный минутный клип неизвестных девчонок.

А.Ерофеев. Общество жадно искало и с нетерпением ожидало визуальных образов протеста. Адекватных накопившимся настроениям. Словесные образы, особенно политического лексикона, у нас девальвированы. Юмор уже не снимает ожесточенности. Поэтому так горячо и восторженно люди приветствовали перформанс группы «Война» на Литейном мосту в Петербурге, где они нарисовали 65-метровый фаллос. Это тоже было действие в социальном пространстве за пределами территории искусства. Но это был знак сопротивления вообще, не включенный в конкретную политическую ситуацию. А акция Pussy Riot очень конкретно привязана к поднявшейся волне возмущения трюкованными выборами.

Д.Дондурей. Чтобы получить общественный резонанс, художник обречен занимать радикальную позицию?

А.Ерофеев. Протест против манипуляций — разве это радикализм? Радикален жест, радикален поступок. А позиция как раз более чем взвешенная. Это голос здравого смысла, то есть самоочевидная нравственная реакция на происходящее отдельным партикулярным сознанием, не исповедующим никакую радикальную идеологию. Точка зрения отдельного, частного человека, индивидуалиста, не включенного в функционирующую политическую систему, не обремененного общественными договорами, компромиссами. Такую позицию «постороннего» русский художник современного искусства занимает с 1970-х годов.

Д.Дондурей. Таким образом он как раз и выводит себя за красные флажки контекста. Поэтому понятно, почему акция Pussy Riot была воспринята как святотатство. Конечно же, вовсе не только из-за танцев в главном храме страны. «Кощунницы» действительно стерли, буквально взорвали устоявшиеся конвенциальные границы между маленькой современной культурой и большой политикой. Своим панк-молебном пытались выпотрошить чувство благоговения перед таинством молитвы. Позволили себе в сакральном пространстве обсуждать проблемы живой бренной жизни. Затащили туда — в этот сверхрискованный содержательный контекст — политическую власть, нарушив общественный договор, сам культурный код ее превосходства и недоступности. Атаковали фарисейство нынешней российской идеологической модели. И власть понимает, что это куда опаснее, чем триллион, который ежегодно крадется при госзакупках в придачу с триллионом откатов чиновникам.

А.Ерофеев. Художник, вышедший, как вы говорите, за «красные флажки» профессии и ставший «деятелем культуры», по сути, меняет роль изготовителя текстов на роль их критика. Он присваивает себе царское право высшего суда, отбора лучшего, что создала массовая культура, то есть самых важных, знаковых образов и смыслов. Он суммирует и вычленяет главные, болевые точки общества. Подняться на такую позицию трудно, но еще сложнее на ней закрепиться. Надо многим пожертвовать — собственным стилем, персональной манерой, что в традиционном толковании фигуры художника равно утрате личности. Надо надеть маску. Как Кабаков в инсталляции о московском стиле. Или вообще исчезнуть в акте простейшего сопоставления, как Леонид Соков. Вот памятник Ленина Андреева. Вот — идущий человек Джакометти. Соков просто ставит лицом к лицу обе эти скульптуры. Простейший акт. Но возникает формула культуры ХХ века и такая история искусства — с дихотомией тоталитарного и личностного, которая профессионалами-искусствоведами была до Сокова непредставима. А сегодня, после этого безумного акта сопоставления, уже только так все и видят культуру прошлого века.

Д.Дондурей. Акционистки Pussy Riot — осознанно или, скорее, нет — попали в подобную — авторскую — позицию оценки происходящего, убежденности в том, что в стране слишком много симулякров, фальшаков. Тут ведь на самом деле не имеет значения, большие они мастера или совсем никакие. Таланты или бездарные. Умеют, как вы, Андрей, требуете, адекватно объяснять свой замысел или нет. Раз в десять лет возникают уникальнейшие ситуации — в данном случае как раз такая, — когда через говорящего высказывается как бы само Время. Предупреждает о чем-то. Причем — это особенно взбесило всех консерваторов — молодым и образованным может показаться, что это вполне вероятно, — Будущее Время. Отсюда, кстати, редкая символическая атмосфера суда: три-четыре часа сна обвиняемых, собаки в зале заседаний, их многочасовые изнурительные ожидания. Но главное — небывалая жестокость официальных медийных оценок: «страшная провокация», «предатели и негодяи», «глумление над страной», «богомерзкая акция», «заговор против президента», «преступление против России», «удар, нанесенный в самое сердце». Неслабо для оценки сорокасекундного танца в пустом храме.

А.Ерофеев. Вы правы, рано ставить Pussy Riot в ряд с великими художниками. Но мы оцениваем не величину таланта, а тип, конструкцию и смысл их художественного высказывания. С этой точки зрения акция в храме Христа Спасителя относится к типу закамуфлированного перформанса, в котором художественная ситуация максимально интегрирована в реальность. Этот тип акции программно противостоит более нам привычным театрализованным перформансам Олега Кулика или, скажем, Марины Абрамович, где зритель сразу проникается художественным вымыслом и смакует яркую игру актера.

В перформансной традиции, к которой примкнули Pussy Riot, преобладает стремление максимально точно симулировать экзистенциальное политическое высказывание в ущерб демонстрации техник лицедейства и режиссуры. Художник намеренно исключает всё, в чем проявляется искусственный характер события. Сторонний зритель, уличный прохожий или пользователь Интернета по замыслу должны принять такой перформанс за чистую монету и реагировать на него как на факт жизни. Причем факт настолько поразительный, не укладывающийся в его представления о реальности, что после шока этой встречи убеждения зрителя как-то меняются.

Вот вы сказали, что власть повела себя в этом событии как соавтор. Да, ее к этому принудили. Дело в том, что конструкция этого типа художественного события включает как действие, так и противодействие. Это было хорошо описано французскими ситуационистами. Пример из 1960-х годов: художники пришли в супермаркет, взяли какие-то сладости и тут же раздали их детям. Дети с конфетами радостно выходят, это как бы подарки от магазина. Их, естественно, задерживает охрана, получается скандал. Кричат дети, родители, охранники. Художники, заметьте, не убегают. Приходит полиция, составляют акты, виновников тащат в участок. Штрафуют. Понимаете? Это факт реальной жизни и одновременно художественная акция ситуационистов.

К этой традиции и подключились Pussy Riot. Но в их случае речь идет уже об интернет-реальности, в которой живут миллионы людей. Действие Pussy Riot не предназначалось для выставок. Оно было задумано для электронных носителей от телефонов до городских видеоэкранов. Но главная площадка — это YouTube. Никто не понял поначалу в YouTube, что это искусство. Так, нечто среднее между документальным роликом и клипом.

Д.Дондурей. Получается, что нет или не было способа опознания этого артефакта.

А.Ерофеев. Да, ключ дешифровки был нарочно спрятан. Pussy Riot ничего не заявили (в отличие от группы «Война», которая сразу кричала: «Это искусство! Искусство!»). Не объяснили, не сделали субтитров. Нарушили все конвенции. И могли убежать, время было. Но нет, дождались прихода представителей власти. Это важно. Поскольку им требовался для полноты картины яркий колористический контраст: с одной стороны, беззащитные существа, почти дети в цветных одеждах поют, танцуют, а с другой — мрачные дядьки с дубинками, все в черном охранники, судьи, приставы, которые их хватают, мучают, тащат в тюрьму. Изверги и оккупанты. На этом построена эстетика акции. Это не игра — людей взаправду мучают. Но это часть срежиссированной ситуации.

Д.Дондурей. Но государство могло и не играть в поддавки, просто сделать вид какой-то осуждающей реакции, не заметить. Достаточно было заявления. Никого при этом не арестовывать. Даже на пятнадцать суток. И ничего бы не было. Разве люди власти не понимали, что затрагивают пространство животрепещущих, горящих сегодня смыслов? Неужели они заранее это не просчитывали? Мне кажется, что одна из стратегических идей власти — передать ответственность за всю среду духовности и морали церкви. Она исподволь, аккуратно призвана выполнять функцию — я, конечно, обостряю — Суслова и идеологического отдела ЦК КПСС. Девушки действительно нарушили то, что Путин назвал культурным кодом. Попытались поставить под сомнение важнейшую культурную миссию власти — определять содержание и способ трансляции культуры. Это все равно что подойти и даже не дать Суслову пощечину, а создать опасность его драгоценной жизни, например показать ему пистолет. Власть не могла допустить такого беспрецедентного самоуправства.

В российской культуре — я это отношу к нашим вечным мировоззренческим и интеллектуальным страхам — всегда есть безрассудство и ужас, это взаимозаменяемые, взаимоподдерживаемые, взаимовзрываемые процессы.

В целях самосохранения подсознательно люди не хотят рефлексировать, разбираться с Pussy Riot. От мелкого священника до директора Эрмитажа. Легче признать, что это не художественная акция. Все готовы объединиться в том, чтобы переписать эту культурную практику. Поместить в разные ведомства, пустить по политической, гражданской, правозащитной линии, куда угодно — но только не осмыслить, что за этим стоит для системы, для культуры. Отсюда наши непрозрачность, табуирование и пустота.

А.Ерофеев. Я считаю, что здесь надо быть очень осторожным со словами, чтобы не исказить смыл художественного высказывания Pussy Riot. Особенно когда вы говорите, что наши героини вытащили пистолет и помахали им у Суслова перед носом. В том-то и дело, что они безоружны. Дети не пользуются настоящим оружием. Это все игрушечное. Это — вызов, но без настоящего вандализма, без разрушения святынь. Здесь я вижу опять-таки отсылку к детскому поведению. Резкие слова, да, конечно, и, что характерно, из дефекационного словаря («Срань!»). Но, как и в случае ссор с родителями, конфликт лимитирован символической фигурой протеста. Родителям не угрожают убийством. Это — не война. Здесь заключено огромное различие Pussy Riot с партизанско-террористической группой «Война», чья тактика заключается в стремительном нанесении противнику ощутимого урона и в незамедлительном уходе в подполье. Оказалось, что власть не чувствует этой разницы. Ведь на ограниченный бунт должен был последовать соразмерный символический ответ. А они пошли на физическую расправу. Вывод: наша власть не понимает языка культуры, которой она является современницей. Это все равно, как если бы император Александр III услал в мордовские лагеря Репина и Перова за их картины.

Д.Дондурей. Появилось зажигающее довольно модное левое явление Occupy — в смысле «занимай место», — его активисты начали занимать уже занятые места. В том числе и хорошо продающихся известных художников, тех, кто ангажирован, встроен в условия коммерческого рынка, художественной жизни.

А.Ерофеев. Не думаю, что вы правы. Напротив, Pussy Riot стараются представить себя людьми, совсем не встроенными в это общество, находящимися вне всяких договоров, в положении юношеско-тинейджеровского восприятия жизни, которое еще не испорчено разного рода условностями, стереотипами. Здесь они также опираются на достаточно разработанную культурную традицию New wave. Как известно, это направление во всех видах искусства 1980-х годов отчасти являлось, а отчасти стилизовалось под движение юношеского протеста. Отвергли все культурные институции, музеи и выставочные залы и родственный им конвенциональный тип произведений ради коллективно-анонимного, свободного, некоммерческого, плавно перетекающего в жизнедеятельность творчества граффити, стрит-арта и перформанса. Они также ввели синтез панк-музыки, брейк-данса, стихосложения, рисования, травести и лицедейства. Главный смысл совокупного высказывания — долой взрослую культуру, чопорной риторикой маскирующую идейное, этическое, эстетическое и физическое убожество!

Я считаю, персонажи, от лица которых выступают Pussy Riot, непосредственно навеяны «ньювейверской» эстетикой. Они стилизовались под музыкальный коллектив школьниц-тинейджеров. Художницы удачно скрыли не только свои лица, но и свой зрелый возраст и подчеркнули сходство их номера с детским дворовым капустником. Отсюда, кстати, и намеренно корявое качество текста и звучания. Но информированный зритель, а уж тем более эксперт, не может не понять, что речь идет именно о перформансе.

Д.Дондурей. Вы хотите сказать, что они — наследники большой художественной традиции?

А.Ерофеев. Естественно. Искусствовед, конечно, оценивает эту работу по тому, как она спроектирована, исполнена, как выдержан ситуационистский тип акции, насколько эффектно выбрано время и место, реализован «персонажный» образ. Это важные элементы проекта, но главное в другом. Замысел художественной ситуации направлен на изменение контекста окружающей жизни путем зрелищного вброса горячей темы для широкой и бурной общественной дискуссии. То есть успех такого перформанса напрямую связан с социальным эффектом. И здесь Pussy Riot сумели достичь максимальных результатов. В этом и есть исключительное достоинство, или, по старинке говоря, качество панк-молебна как художественного произведения.


Strict Standards: Only variables should be assigned by reference in /home/user2805/public_html/modules/mod_news_pro_gk4/helper.php on line 548
Когда дело доходит до любви. «Колесо чудес», режиссер Вуди Аллен

Блоги

Когда дело доходит до любви. «Колесо чудес», режиссер Вуди Аллен

Нина Цыркун

8 февраля на экраны выходит «Колесо чудес» – новый фильм Вуди Аллена, мировая премьера которого состоялась в декабре прошлого года. О калейдоскопической истории любви, предательства и коварства, разыгранной в живописных декорациях Кони-Айленда, рассказывает Нина Цыркун.


Strict Standards: Only variables should be assigned by reference in /home/user2805/public_html/modules/mod_news_pro_gk4/helper.php on line 548
Проект «Трамп». Портрет художника в старости

№3/4

Проект «Трамп». Портрет художника в старости

Борис Локшин

"Художник — чувствилище своей страны, своего класса, ухо, око и сердце его: он — голос своей эпохи". Максим Горький


Strict Standards: Only variables should be assigned by reference in /home/user2805/public_html/modules/mod_news_pro_gk4/helper.php on line 548

Новости

Объявлено жюри VII Международного Римского кинофестиваля

01.11.2012

Оргкомитет VII Международного Римского кинофестиваля, который пройдет с 9 по 17 ноября 2012 года, объявил состав жюри. В него вошли режиссер Тимур Бекмамбетов (Россия), актрисы Валентина Черви (Италия), Лейла Хатами (Иран), кинокритик Крис Фуживара (США), а также режиссеры Пи Джей Хоган (Австралия) и Эдгардо Козарински (Аргентина). Председателем жюри станет американский сценарист и режиссер Джефф Николс.