Политкорректный эрос. Берлин-2006

Я так люблю, когда кто-нибудь кого-нибудь любит!

«Кэнди», режиссер Нил Армфилд

Из фильма К. Муратовой «Второстепенные люди»

Как бы радикально ни менялась жизнь, любовь, слава богу, все еще остается новостью, которая всегда нова. Love story — жанр на все времена, и ему нет дела до того, как время модифицирует сюжеты, меняет порядок слов, переставляет акценты и действующих лиц. Порой до такой степени, что вопреки версии, то есть традиционной истории любви, смыслом становится инверсия — иной подход к вечному сюжету. По этой дорожке современный кинематограф ушел так далеко, что на фоне «Горбатой горы», увенчанной венецианским «Золотым львом» и тремя «Оскарами», не грех напомнить: традиционными субъектами love story исконно были мужчина и женщина, а если еще точнее — натуралы. При гендерных перевертышах, ставших едва ли не приметой современности, может быть всякое, к примеру, мужчина, с удовольствием исполняющий роль женщины. Имя ему — трансвестит.

Однако «пускай проходят года, но власть любви велика». Так, кажется, поется в романсе. Принимая статуэтку «Оскара» за лучшую режиссуру, Ан Ли, постановщик «Горбатой горы», заявил, что его целью было «напомнить о величии любви».

«Тоска», режиссер Валеска Гризебах

Программы прошлогоднего Берлинского МКФ, включая официальный конкурс, давали поводы призадуматься о том, как связаны предъявленные истории любви с реальностью европейской и российской. С реальностью прежде всего, а уж потом с менталитетом. Мы любим все валить на менталитет: мол, он у нас такой загадочный, что фильмы про геев и трансвеститов оскорбляют наши чувства, и с этим ничего не поделаешь. Метафизика, и все тут. Мне-то кажется, что если это и метафизика, то подкармливает ее неистребимая власть тьмы, которой мы отдаемся с тайным восторгом, полагая, что воспаряем к моральным императивам и нравственным высотам. Подборка берлинских репортажей одного известного критика лишний раз убедила меня, что коллективное бессознательное мнение не обходит элиту. Критик ядовито иронизировал над аморалкой берлинского отбора, предлагающего то пожалеть насильника и убийцу («Свободная воля»), то умилиться роману натуралки с трансвеститом («Мыло»), то посочувствовать любовникам-наркоманам («Кэнди») etc.

«Зима», режиссер Рафи Питтс

Мне же грешным делом показалось, что это и есть гуманизм. Этика политкорректности, пропахавшая Запад достаточно глубоко, резонирует в художественных мирах, включая киномир, отнюдь не сегодня распахнувший двери маргинальным персонажам и маргинальным темам. А какой-нибудь «Гололед» или «Я тебя люблю» (оба российских фильма были показаны в прошлом и позапрошлом годах на Берлинале), стыдливо, но прикасающиеся к теме сексуальных перверсий, — на мой вкус, конъюнктура, адресованная международному экрану и достигшая-таки адресата. В родных палестинах подобные сюжеты не имеют ни малейшего шанса войти в мейнстрим. Покуда мы себя не перепахаем, не обретем вменяемость и, наконец, окажемся по эту сторону добра и зла. Тогда отечественный репертуар обогатится за счет сюжетов, репрессированных коллективной подкоркой.

«Мыло», режиссер Пернилла Фишер Кристенсен

Обладательница Гран-при Берлинского МКФ и приза за лучший игровой дебют датско-шведская мелодрама «Мыло» (En Soap) — образцовый пример адаптации подобных сюжетов. Сюжет погружен в реальность, в самую что ни на есть обыденную жизнь без всяких допусков и условности, пусть и неявной. Тридцатичетырехлетняя Шарлотта (Трине Дирхолм), только что расставшаяся с бойфрендом, переезжает в новую квартиру в первом попавшемся доме явно не для богатых и начинает устраиваться на новом месте. Чтобы поставить кровать, ей понадобилась мужская сила, и она наудачу позвонила в квартиру этажом ниже. Дверь открыла нехрупкая женщина, видимо, ровесница, но помочь не отказалась. Шарлотта была приятно удивлена мужской хваткой Вероники и не преминула сделать ей комплимент, как в воду глядела: «В вас притаился очень сильный мужчина».

«Невидимые волны», режиссер Пэн-ек Ратанаруанг

О том, что Вероника (Дэвид Денсик) — для бедной мамы единственный сын Ульрих, ожидающий очереди на радикальную хирургическую операцию по перемене пола, зритель узнает раньше, чем Шарлотта. Она сделает это открытие в недобрый час, когда ей придется спасать соседку, решившую было покончить с жизнью. После возвращения Вероники из клиники между соседками развернутся полномасштабные дружеские отношения. Вероника сядет за швейную машинку и пошьет своей спасительнице шторы для спальни. А уж когда к Шарлотте ввалится ее бывший, к тому же пьяный в дым, и полезет с кулаками, тут Вероника даст ему отпор с неженской силой. Словом, сюжет, достойный кисти Альмодовара.

«Болезнь любви», режиссер Тудор Джурджу

Режиссер Пернилла Фишер Кристенсен проигрывает тему мужского-женского, используя всю гамму обертонов, то и дело соскальзывая с острия реальной драмы в поле теплых иронических подтекстов, держа при этом дистанцию между экранной и заэкранной реальностью. Авторское присутствие — то в образе закадрового повествователя, то врезками черно-белых кадров, стилизованных под телевизионное изображение, дает малобюджетной картине художественный объем и статус артхауса. Фишка, однако, в названии. «Мыло» — ключ к поэтике фильма и одновременно сюжетная линия, связывающая Шарлотту и Веронику-Ульриха интимными узами «задушевки». Вероника утешается американской «мыльной оперой» и признается в этом Шарлотте. Та, в свою очередь, тоже подсядет на это зрелище. Совместные просмотры сблизят их, быть может, еще больше, чем вспыхнувшее, подобно пожару, взаимное сексуальное притяжение. Шарлотта смело возвращает Веронику к первородности, и нам уже грезится, что вот-вот она (он?) снимет женский парик, перестанет брить ноги, смоет макияж — словом, уж близок happy end.

Именно в этот сладкий момент дебютантка Пернилла Фишер Кристенсен сломает «мыльный» кайф. Вероника получит извещение: ее очередь на операцию подошла. И вся любовь!

«Элементарные частицы», режиссер Оскар Рёлер

Критик фестивального выпуска Variety находит, что картина, вопреки «мыльным» вставкам и реминисценциям, эстетически близка принципам «Догмы» и сложившемуся на ее теоретической базе обаятельному скандинавскому стилю, принимающему близко к сердцу самые, казалось бы, тривиальные человеческие проблемы. Для «догматиков» нет ни малости, ни низости, табуированных как предмет искусства. Не потому ли «догматизм» оказался таким живучим и продолжает жить, несмотря на то что отец-основатель движения Ларс фон Триер провозгласил его конец.

В фестивальных программах мне не попался фильм, который срифмовался бы с «Мылом» в смысле художественной законченности. Несколько картин на деликатные сюжеты, связанные с перверсиями, примыкают к «Мылу» разве что тематически.

Привлеченная названием румынской ленты «Болезнь любви» (Legaturi bolnavicioase), я отправилась на просмотр и была разочарована. Режиссер-дебютант Тудор Джурджу выполнил план по количеству «клубнички», а вещество любви прозевал, оно ускользнуло, не выдержав однолинейно реалистического подхода к интерпретации сюжета.

«Криминальный роман», режиссер Микеле Плачидо

История такова: две студентки филфака, провинциалка и столичная штучка, так страстно подружились, что девушка из провинции решила уйти из кампуса и снять частную квартиру, чтобы правила казенного дома не мешали подружкам общаться в любое время. Они практически не расстаются, горожанка Кики часто ночует у Алекс. Темное облачко возникнет во время визита Алекс в дом подруги. За столом появится Санду, старший брат Кики, и, как говорится, все опошлит. Он ведет себя так, будто имеет особые права на Кики, и та не возражает, та покоряется. Нуа действие повернется так, что Алекс пригласит Кики провести лето на природе, у ее родителей.

В деревенской идиллии их отношения эротизируются и быстрыми темпами движутся к лесбийской страсти. Но тут, как черт из табакерки, нарисуется Санду, чтобы забрать Кики домой, в город…

Фильм намекает на инцестуальную связь Кики и Санду, из-за чего тот открыто ревнует сестру к ее подруге. А если это не кровосмесительная страсть, а просто братская забота о младшей сестре? И ответственный старший брат, сам того не зная, делает доброе дело, уберегая сестричку от соблазна лесбийского романа?

«Новый мир», режиссер Терренс Малик

Короче говоря, румынская картина показалась мне неорганичной, отнюдь не плодом глубоких размышлений автора о странностях любви, о грехах незрелого сознания, идущем на поводу у инстинктов, о том стыдном и потаенном опыте, что вытесняется едва ли не каждым человеком, в процессе социализации обретающим самооценку благонравного члена общества.

Не исключено, что румынский дебютант, стажировавшийся в Америке, проникся идеей политкорректности и попробовал наложить ее на отечественный материал. Помнится, в фильме Лукаса Мудиссона «Лиля навсегда» лесбийский контакт одноклассниц обрастал внятными мотивировками. Захолустье, провинциальная скука, дышать нечем, а героиня — девушка с характером, с нормальными для семнадцатилетней лидерши амбициями. Ее нетрадиционный сексуальный выбор — скорее стихийный протест, манифестация свободы личности, жаждущей любым путем вырваться из болота энтропии. А в «Болезни любви» нет драйва и нет оригинальной художественной идеи, кроме той самой инверсии: любовный треугольник радикально переформатирован, героиня пытается вырваться из кровосмесительной связи, заместив ее однополой любовью.

На таком фоне естественный любовный треугольник и впрямь может показаться пресным и старомодным. А мне понравился немецкий фильм «Тоска» (Sehnsucht). Дебютантка в игровом кино Валеска Гризебах, имеющая солидный опыт в кинематографе документальном, положила в основу первой игровой работы реальную историю, услышанную во Франции. И сняла ее в стиле mockumеntary, на средних и общих планах и без всяких «понтов».

В главных ролях она заняла непрофессионалов.

«Тоска» поначалу смотрится как провинциальная идиллия. Дело происходит в маленьком городке под Берлином. Молодая пара — из тех, чей совместный стаж следует вести едва ли не с первого класса школы. Она — романтическая натура, поет в хоре, рассуждает с мужем о Ромео и Джульетте, чья любовь была сильнее смерти. Он — единственный в округе имеет слесарный бизнес, к тому же волонтер в местной пожарной команде. С этой командой он попадает в другой городок, там что-то вроде съезда пожарных, который заканчивается корпоративной вечеринкой. Наутро герой просыпается в постели официантки, потрясенный тем, что он начисто не помнит, как это случилось и, главное, было ли между ними это. Официантка, не больно красивая, застенчивая дылда, лепечет, что все, мол, было и что ему понравилось. С этим открытием герой спешит домой, к жене. А жена в это время поет в хоре и заливается слезами — чует ее сердце что-то неладное. Муж ничего ей не скажет, будет, как всегда, нежен, она — так просто пылает страстью. Но мысль об официантке, о нечаянной любви не дает ему покоя, точит его, и он однажды вновь наведает девушку и убедится, что ему с ней действительно хорошо. Цельный, неискушенный парень попадает в поле внутренних противоречий: как же так? И жену он любит, и официантку тоже любит. Что с этим делать? Душевные муки оказываются ему не под силу, ему неведомы уловки конформизма, дабы совершить сделку с самим собой. В один прекрасный день он снимает ружье со стены и, пристроившись на стуле, стреляет в себя.

История рассказана на языке мистерии. То есть предельно просто, в повествовательной интонации, без всяких попыток покопаться в психологии героев. Финал впечатляет. Есть еще и эпилог — сцена, в которой местные тинейджеры обсуждают этот, уже давний, случай, ставший в здешних краях легендой. Эпизод лишь подтверждает мистериальный статус фильма. Его последействие очевидно. Хочется спрашивать, хочется вникать в подробности, нам неведомые. Такого эффекта добивалась и добилась Валеска Гризебах, мастерски отмерившая ровно столько информации, сколько нужно, чтобы заинтриговать, втянуть в сюжет, но ни слова сверх того. Мол, тайна сия велика есть.

Хит Леджер, исполнитель одной из главных ролей в «Горбатой горе», сказал в одном из интервью, что «в любовных историях между парнями и девушками нет больше загадки».

По-моему, Хит Леджер не прав.

/table