Прежде чем приступить к делу, необходимо объяснить мотивы, которыми руководствовался автор хроники, предлагаемой ниже читателю. 

Какими сведениями о зарубежной поездке С.М.Эйзенштейна мы располагаем? Процитируем данные «Летописи жизни и творчества С.М.Эйзенштейна» – единственной до сих пор на русском языке (см.: Эйзенштейн С.М. Избранные произведения в шести томах. Т. 1. М., 1964, с. 572–590). Позволим себе прокомментировать сведения за 1929 год (с. 580–581).

«Август, 19. Эйзенштейн, Г.В.Александров и Э.К.Тиссэ выехали в заграничную командировку для изучения техники зарубежной кинематографии».

Верно, что выехали именно в этот день, но цели поездки были все-таки другими.

«Август, 25. Эйзенштейн находится в Берлине».

Не ясно, почему выбрано это число: Эйзенштейн находился в Берлине с 21 августа до конца месяца. За это время много чего важного случилось, но именно 25-го не произошло ничего значительного.

«Сентябрь, 3–7. Группа Эйзенштейна присутствует на конгрессе независимых кинематографистов в Ла-Сарразе (Швейцария) в качестве гостей. Эйзенштейн выступил с докладом».

Все кажется точным, хотя сам Эйзенштейн был не гостем, а участником конгресса. Поскольку местечко находится во французской части Швейцарии, то правильно его писать по-русски Ла Сарра.

«Сентябрь, 10, 16, 17. Эйзенштейн выступил в Цюрихе с докладами «Русское кино и мое творчество». После третьего доклада в кинотеатре «Форум» в рабочем районе Цюриха выступления Эйзенштейна в других городах Швейцарии были запрещены».

10 сентября Эйзенштейн не делал доклада.

«Сентябрь, 18. Швейцарская полиция предложила группе Эйзенштейна покинуть Швейцарию. Группа выехала в Германию».

Покинуть Швейцарию должен был один Эйзенштейн. Однако в Германию с ним вылетел и Александров. Тиссэ же остался в Швейцарии.

«Сентябрь, 19. Выступление Эйзенштейна о советских фильмах по радио в Берлине».

Эйзенштейн выступил по берлинскому радио 29 сентября, а 19 сентяб­ря он и Александров провели день во Франкфурте.

«Сентябрь – октябрь. Встреча в Берлине с художником Г.Гроссом и писателем Л.Пиранделло».

Можно подумать, что это была встреча троих: между тем с Пиранделло Эйзенштейн виделся до поездки в Швейцарию, а с Гроссом – по возвращении в Берлин.

«Октябрь, 13. Эйзенштейн выступил в Гамбурге в Обществе народного фильма с докладом «Русское кино и мое творчество».

Октябрь, 20. Состоялось вторичное выступление Эйзенштейна в Гамбурге в самом большом театре города с докладом о советском кино».

Эйзенштейн прибыл в Гамбург только 18 октября, 13-го он был в Берлине, поскольку болел (то ли желудочным гриппом, то ли просто расстройством желудка). Выступление 20 октября было единственным, а не вторым («вторичными», как известно, бывают половые признаки).

«Октябрь. Выступление Эйзенштейна в Берлинском психоаналитическом институте по вопросам выразительности человека».

В октябре 1929 года такого выступления не было. Оно случилось в другое время (в следующем году).

«Ноябрь, начало. Пребывание Эйзенштейна в Бельгии».

Уже с 30 октября Эйзенштейн и Александров «пребывали» в Лондоне: из Кёльна до Остенде они добирались, скорее всего, поездом, бельгийская виза была транзитной.

«Ноябрь, 18–19. Эйзенштейн выступает в Лондоне с лекциями по кинематографии. Встречался с Бернардом Шоу».

Лекция Эйзенштейна – первая из запланированных шести – состоялась 19 ноября. Остальные были прочитаны в декабре. Встреча с Шоу состоялась в декабре (между 9-м и 19-м – дату еще предстоит уточнить).

«Ноябрь, 29. Выехал из Лондона в Париж».

Эйзенштейн был в Париже уже 22 ноября. Из Лондона он выехал 20 ноября.

«Декабрь, 3. Возвратился в Лондон».

Мы не можем ни подтвердить, ни опровергнуть это утверждение. До уточнения даты этого события остается смириться с предложением «Летописи…».

«Декабрь, 7–9. Эйзенштейн находится в Кембридже. 8 декабря выступил с докладом по общим вопросам теории кино в Кембриджском университете.

Декабрь, 13. Выступление Эйзенштейна в Лондоне в Обществе культурной связи между народами Британии и СССР с докладом «Кинопроизводство Советской России».

Декабрь, 20. Общественный просмотр фильма «Старое и новое» в Париже, на котором присутствуют авторы фильма».

Надеемся, что здесь все верно. Правда, свой фильм Эйзенштейн в это время упорно называл «Генеральная линия», хотя в отечественном прокате он известен как «Старое и новое».

«Декабрь, 30. Эйзенштейн выступил в Антверпене в обществе культурных связей с Россией с лекцией «Понимание искусства кино».

В конце декабря Эйзенштейн не мог выступать в Антверпене, поскольку находился в Париже. В Голландию он попал во второй половине января следующего – 1930 – года.

Самое грустное во всей этой истории, что фиктивные даты и фиктивные события до сих пор – уже более полувека – кочуют из одного издания в другое – и не только у нас, но и за рубежом.

Думается, пора расстаться с этими фантазиями.

19 августа 1929 года группа кинематографистов (в нее вошли Сергей Михайлович Эйзенштейн, Григорий Васильевич Александров и Эдуард Казимирович Тиссэ) с копией фильма «Генеральная линия» выехала в Германию.

20 августа с пограничной станции Негорелое Сергей Михайлович отправил телеграмму матери, которая приехала в Москву проводить его: «ПРОЕЗЖАЕМ ГРАНИЦУ ПРИВЕТ ЖЕЛАЕМ СЕРЕЖА» (1 – 1151, л. 3[*]).

В тот же день в Ленинград была послана открытка: «Привет матушке из города Варшавы. Смотрели город – ничего себе. Целую крепко Сын Сергий».

За сыновьим приветом следовала приписка: «Вот Ю.И., он Вам написал сам. Гриша» (там же, л. 4).

 Фото слева: Сергей Эйзенштейн, 1928. Фото справа: С Леоном Муссинаком. Съемки шуточного фильма. «Буря над Ла-Сарра». Швейцария, 1929.

ГЕРМАНИЯ. 21 АВГУСТА – 31 АВГУСТА 

21 августа группа прибыла в Берлин. В своих корреспонденциях Сергей Михайлович указывал следующий берлинский адрес: Гейсбергер-штрассе, 39.

Можно предположить, что в тот же день он отправил письмо в Париж Леону Муссинаку. Оно начиналось так:

«Вот я и в Берлине, в качестве делегата на Конгресс в Ла Сарра. Но еще без визы на въезд в Швейцарию. Завтра буду разговаривать с Бела Балашем. Затем буду писать по этому поводу г-ну Роберу Арону»[1].

Леон Муссинак и Бела Балаш были, как и Эйзенштейн, делегатами Международного конгресса независимого кино, который должен был проходить в замке Ла Сарра близ Лозанны. Робер Арон был инициатором его проведения и одним из организаторов. Проблема состояла в том, что Александров и Тиссэ не были делегатами конгресса (как и журналист Л.Сухаребский, редактор журнала, интересы которого были связаны с научно-просветительским кинематографом) и задача получения виз казалась Муссинаку, ответившему на письмо Эйзенштейна 24 августа, делом «почти совершенно невозможным»[2].

По всей видимости, хлопоты о визах для Александрова и Тиссэ стали поводом и для встречи с драматургом Луиджи Пиранделло: он был одним из патронов конгресса. (Посредником в этом деле стал сотрудник торгового представительства Д.Марьянов – зять Альберта Эйнштейна). Об этом Сергей Михайлович написал в мемуарной главке «Отто Эч и артишоки» в 1943 году[3].

Конечно, это было не самым важным занятием, но, пожалуй, самым неотложным. Тем более что участию в этом конгрессе придавалось особое значение. Вопрос неоднократно ставился руководящими органами ВКП(б)[4].

23 августа Эйзенштейн написал письмо Кеннету Макферсону, редактору журнала «Сlоsе Uр». В постскриптуме письма упоминалось о «рукописи книги» по теории кино[5].

Надо напомнить, что журнал уже печатал работу Эйзенштейна (написанную совместно с Александровым и Пудовкиным) о будущем звукового фильма в октябре 1928 года. И Сергей Михайлович, предполагавший до отъезда за границу издать на родине книгу, подводившую итоги его пятилетних теоретических поисков, посчитал целесообразным напечатать часть своих статей за рубежом.

Публикации в зарубежных изданиях, надо полагать, оплачивались, деньги тратились, как и раньше, на покупку нужных книг.

24 августа сын отправил матери открытку:

«Дорогая Матушка!

Шлю первый привет из Берлина. Пока все идет хорошо. Как Тебе понравилась картинка?»

«Картинка» – фотография – запечатлела ночной Берлин, площадь в районе зоопарка.

Далее следовал берлинский адрес.

«С Жаки списались. Очень трогательно. Он на курорте. Целую крепко, крепко» (1 – 1551, л. 5).

Сергей Михайлович не сразу написал матери из Берлина. Ему, оказывается, надо было списаться с неким Жаки и установить его местопребывание.

Это имя часто встречалось в письмах Эйзенштейна к Юлии Ивановне времени его первых театральных успехов[6].

Тогда еще не было понятно, о ком идет речь. Но сравнительно недавно нам удалось установить, кем был этот самый Жаки. Если воспользоваться нынешними «обтекаемыми» дефинициями, это был «гражданский отчим» Сергея Михайловича – Яков Андреевич Тикстон[7].

Не вызывает сомнений, что в своем письме Якову Андреевичу Эйзенштейн сообщил о своем приезде в Берлин, а тот назначил дату свидания.

24 августа Эйзенштейн написал открытку в Берлине, однако отправил ее только на следующий день, как и еще одну:

«Дорогая мать!

Здесь в Варнемюнде проводим первый «Week end» в Германии.

Целую.

Сергий

Warnemunde на пол-пути между Берлином и Копенгагеном.

Сюда и обратно катили на машине.

Наши шлют сердечный привет» (1 – 1551, л. 6–6 об.).

25 августа в тот год приходилось на воскресенье, и группу наших кинематографистов вывезли на берег Балтийского моря.

Упоминание Копенгагена (в открытке подчеркнуто) в послании не случайно: там жил Яков Андреевич.

Из переписки Сергея Михайловича с матерью можно понять, что Я.А.Тикстон часто писал из-за границы Юлии Ивановне, а во время пребывания Эйзенштейна за границей между ними велась оживленная переписка. Остается только пожалеть, что в архиве режиссера не сохранилось почти ничего из писем Я.А.Тикстона.

Наконец 29 августа в отеле «Эспланада» Обществом друзей новой России был дан банкет в честь делегации советских кинематографистов. Среди присутствующих была Кэте Кольвиц. Выступали автор романа «Берлин, Александерплац» Альфред Дёблин, актер Александер Гранах, режиссер Ганс Рихтер. Выступал на банкете и Эйзенштейн. Отчеты о выступлениях появились в ряде печатных изданий.

Надо сказать, что разного рода публикации в прессе (репортажи, интервью и т.д.) сопровождали зарубежную деятельность группы, однако до сих пор в нашем киноведении не проведена ни публикаторская, ни аналитическая работа с этим материалом: не отделены существенные материалы от журналистского мусора, достоверные сведения от фальсификаций и откровенно лживых сообщений. Между тем этот период в жизни режиссера – один из самых плодотворных и самых драматических (чтобы не сказать – трагических). Перед отъездом группы в Швейцарию Г.Александров написал подробное письмо П.Аташевой.

Из него выделим два момента:

«Пишу в просмотровом зале, пока Арнольд Цвейг смотрит картину для того, чтобы делать немецкие надписи»;

«У нас не было бы денег, ибо мы их получили сейчас только благодаря сценарию, который вовремя подоспел»[8].

Напомним, что группа выехала в Берлин с копией фильма «Генеральная линия». И показы этого фильма (с авторским названием и, не исключено, в авторской версии) – важнейшая составная часть европейской части командировки: Эйзенштейн добивался «синхронизации» (то есть озвучания) фильма.

В письме от 31 августа речь идет о том, что лента готовится для немецкого проката – известный писатель Арнольд Цвейг приступил к работе.

Что касается сценария, то, без всяких сомнений, речь идет о литературном варианте «Генеральной линии». Под названием «Борьба за землю» он был издан в переводе на немецкий язык в марте следующего года вместе со статьей Эйзенштейна «Сценарий? Нет: киноновелла» (в русском варианте известной как «О форме сценария»).

Дополнительные сведения о пребывании в Берлине в последней декаде августа можно почерпнуть в письме Эйзенштейна Максиму Штрауху, написанном 20 сентября 1929 года, сразу после возвращения в столицу Германии из Швейцарии. Здесь важны сведения о предпочтениях режиссера: из всех своих многочисленных знакомств он выделяет встречи с историком и искусствоведом Эдуардом Фуксом и актрисой Валеской Герт (с которой познакомился в предыдущем году, когда она приезжала в Советский Союз). С раздражением Сергей Михайлович упоминает об обеде с Пиранделло (здесь интересна по­дробность, о которой Эйзенштейн не вспомнил в мемуарном отрывке, – Пиранделло предполагал сниматься в экранизации своей пьесы «Шесть персонажей в поисках автора»).

В этом же письме режиссер сообщает о посещении театра Пискатора (с уничижительной оценкой спектакля) и Театра на Шиффбауэрдамм (то есть театра Бертольта Брехта), высоко оценивая актрису Каролу Неер и музыку Курта Вайля[9].

Разумеется, наши путешественники просмотрели много «тонфильмов», но никаких конкретных оценок увиденного в письмах не содержится.

1 сентября группа должна была вылететь в Швейцарию по приглашению швейцарского отделения «Прометеуса» (это была прокатная и производственная фирма, тесно сотрудничавшая с советскими кинематографистами).

Надо признать, что начало поездки складывалось удачно: во-первых, были начаты подготовительные работы по выпуску в Германии «Генеральной линии» (как фильма, так и сценария), во-вторых, была достигнута и другая цель – посещение конгресса в Ла Сарра (что позволило завязать многочисленные знакомства с кинематографистами разных стран – это оказалось весьма полезным в дальнейшем).

С европейскими коллегами. Слева направо: Сергей Эйзенштейн, Джордж Бэнкрофт, Эмиль Яннингс, Джозеф фон Штернберг. Берлин, 1929, октябрь

ШВЕЙЦАРИЯ. 1–18 СЕНТЯБРЯ

О Конгрессе независимого кино, проходившем с 3 по 7 сентября в замке Ла Сарра, написано довольно много. Сам Эйзенштейн вспоминал о нем в очерке о Леоне Муссинаке[10]. Написали о нем и другие участники этого значимого события[11]. Сергей Михайлович выступал на одном из заседаний. Подготовительные наброски «Мысли к киноконгрессу в Сарразе» также опубликованы[12].

Известно, кроме того, о съемках в гинекологической клинике Цюриха, время от времени появляются в изданиях фото Эйзенштейна с человеческим эмбрионом. Это начало работы над фильмом, позднее названном «Женская беда – женское счастье».

В прессе писали и о высылке режиссера из Швейцарии после одного из его выступлений.

Однако последовательность событий до сих пор не уточнена, часть из них излагается с ориентацией на воспоминания Григория Александрова, которые, на наш взгляд, можно квалифицировать как «скверный анекдот» (или, если угодно, как фантазии в стиле барона Мюнхгаузена).

Между тем пребывание группы в Швейцарии документировано достаточно полно (в том числе и письмами Г.Александрова).

Именно он сообщает о прибытии в Ла Сарра в открытке, посланной П.Аташевой 3 сентября (2 – 2366, л. 4). Этот замок, принадлежавший Элен де Мандро, расположен на берегу Женевского озера вблизи Лозанны (на некоторых корреспонденциях, отправленных во время работы конгресса, стоит почтовый штемпель этого города).

Так, Эйзенштейн и Ганс Рихтер послали Эсфири Шуб серию из четырех открыток, своего рода монтажную фразу сближения юноши и девушки. На первой из них – герои еще отстоят друг от друга – штемпель отправления: «Losanna 5.IХ.29». (Вторая отправлена из Ла Сарра 7 сентября, третья – из Цюриха 11-го, последняя, на которой герои слились в сладком поцелуе, – 12 сентября, место отправления почти не поддается расшифровке, на открытке подписи Эйзенштейна и Рихтера[13].)

Ироническая оценка события, случившегося близ Лозанны, содержится в совместном послании учителя и ученика:

«Ла Сарраз

Дорогая Эсфирь Ильинична!

Шлем сердечный привет из этого богоспасаемого места – дворца М-ме Мандро, где играют в Конгресс, а мы отдыхаем на лоне природы.

С.Эйзенштейн

Гр.Александров»[14].

7 сентября Г.Александров посылает из Берна открытку П.Аташевой, что они едут в Цюрих (2 – 2366, л. 5).

Эйзенштейн 8 сентября отправляет из Цюриха шутливую открытку Штрауху:

«Оказывается от Чистых Прудов до Берна – один шаг (собачий шаг»[15].

Подпись тоже шутливая – свою фамилию Сергей Михайлович уподобляет таксе.

Через несколько дней Эйзенштейн пишет матери:

«Дорогая Матушка!

Вот окно, где отдыхает Твое чадо пару дней, прокатившись на автомобиле: 1) Базель – Цюрих – Лозанна – Берн – Цюрих, и 2) Цюрих – Фирвальдштетское озеро (Telle-Capelle) – Люцерн – Цюрих.

Думаю покататься еще, а пока целую крепко, крепко и обнимаю.

Через 5–6 дней снова в Берлине.

Любящий сын Сергий» (2 – 1775, л. 3).
Штемпель отправления: «Zurich 12.IХ.29».

Из этого следует, что группа прибыла в Швейцарию через Базель, а в Ла Сарра добиралась через Цюрих и Лозанну (то есть кружным путем). Возвращались в Цюрих через Берн (то есть по прямой). Значит, из Базеля они заехали в Цюрих, где провели 2 сентября, 3-го оказались в Ла Сарра, а 7-го вернулись в Цюрих, где и оставались до высылки из Швейцарии. 8 сентября приходилось на воскресенье, и группа выехала из Цюриха в Люцерн, который расположен на берегу Фирвальдштетского озера.

Telle-Capelle, можно предположить, – это часовня в честь Вильгельма Телля, легенды средневековой Швейцарии, а в Люцерне сохранились значительные фрагменты средневековой крепостной стены (впрочем, интерес Эйзенштейна мог быть связан и с русской литературой: у Льва Толстого есть рассказ «Люцерн», а Николай Ставрогин из «Бесов» Достоевского был гражданином кантона Ури – родины Вильгельма Телля).

Надо сказать, что в известных нам документах не содержится упоминаний о том, чем же занимались кинематографисты с 9 по 12 сентября, о днях с 13-го по 18-е есть точные сведения.

Поскольку письмо Г.Александрова от 14 сентября снова пишется во время просмотра («той картины, которую мы снимаем здесь»), то напрашивается вывод: съемки в гинекологической клинике Цюриха могли происходить только с 9 по 12 сентября.

Впрочем, имеет смысл напечатать это письмо так, как оно было написано, поскольку первая его публикация страдает существенными изъянами:

«14-го сентября 1929 года

Zurich

Швейцария

Дорогая Перл!

Я должен был писать Вам вчера, но дело, которое обсуждалось, было слишком важное. Судите сами. Ротшильд летит на аэроплане в Африку на охоту на один месяц (декабрь). И, может быть, мы полетим с ним. Вчера были предварительные разговоры с летчиком Миттельцольцер, который нас вчера же утром катал на своем аэроплане над альпийскими снежными горами и потряс наши мозги на всю жизнь – сильными впечатлениями.

Вот почему не мог написать Вам вчера, а сегодня тоже важные дела.

В кинотеатре «Бельвю» в 10 часов утра состоялся доклад С.М. о советском кино. Доклад был устроен швейцарским «Прометеусом» для представителей прессы и общественности. После доклада были показаны две части из «Потемкина», две части из «Октября» и две части «Генеральной» (т.е. «Старое и новое»).

Первая и последняя картины и доклад С.М. имели большой успех. Но к концу сеанса выяснилось, что полиция уже информирована и что дальнейшие выступления С.М. за революционность запрещаются.

Доклад для публики, назначенный на понедельник, состоится, если даже не будет получено разрешение от полиции.

Но доклад будет происходить так: Эйзенштейн будет сидеть на сцене и молчать, а другой человек будет читать его доклад с листа по напечатанному.

Вот почему я не мог Вам написать сегодня. Это послание нельзя считать за письмо, ибо пишется оно опять в просмотровом зале во время перерыва. Но на этот раз просматриваются куски той картины, которую мы снимаем здесь (это по секрету). Картина об аборте.

А как только будет возможность, напишу Вам настоящее письмо, а не такую – несвязную – записочку.

Завтра в 3 часа утра выезжаем в снежные вершины горы Юнг-Фрау.

Ваш Гриша

О докладе в понедельник напишу особо.

Информацию о докладе пустите в печать» (2 – 2366, л. 6–6 об.).

К письму Г.Александров сделал приписку:

«Привет Оленьке!!!

Эйзенштейна разразил написать Вам.

Сидит и пишет, что – не знаю.

Эдуард целует и кланяется».

Следует подпись Тиссэ и примечание Александрова: «историческая подпись Эдуарда верно» и подпись Александрова.

Оленька – это жена Г.Александрова, актриса.

Итак, 13 сентября – полет над Альпами и разговоры с Миттельгольцером (иногда встречается и другое написание фамилии летчика – Миттельхольцер) о возможности съемок в Африке в декабре.

14 сентября – доклад Эйзенштейна о советском кино для прессы и общественности утром и позднее просмотр снятого материала о работе цюрихской клиники.

15 сентября (воскресенье) – выезд в Альпы (сухопутный вариант).

О полете над Альпами со «знаменитым швейцарским летчиком» Сергей Михайлович писал в очерке о другом пилоте – американце Коллинзе[16].

Но есть еще один отрывок, где съемки в цюрихской клинике и взлет в швейцарское небо описываются как события, происходящие в один и тот же день:

«Был такой день, когда я одновременно возносился до предельных высот, куда может вознестись человек, – и опускался до наинизших глубин, из которых человек возникает.

Это было в один и тот же солнечный день в Цюрихе.

Утром мы летали с покойным Миттельхольцером над снежной белизною Альп.

Днем погружались в не менее кристальную белизну одной из лучших женских клиник Швейцарии.

Утром мы развлекались.

Днем – «отрабатывали» возможность развлекаться.

Снимали в Цюрихской клинике Kaiserschnitt – кесарево сечение для полунаучной картины, кормившей нас в течение первой трети нашего заграничного путешествия»[17].

Красиво написано. Однако многое здесь не соответствует положению вещей: кормилась группа от гонорара за совсем другую работу, о которой Эйзенштейн не хотел вспоминать (картина называлась Giftgas). В Швейцарии группа сняла только «научную» часть – она вошла в эпилог «Женской беды – женского счастья». Игровые новеллы (а их было три) снимал как режиссер один Тиссэ с оператором Эмилем Берна, и съемки продолжались несколько месяцев. Скорее всего, в день полета над Альпами съемок в клинике не проводилось. Но литературная форма обязывает...

О поездке в Альпы Сергей Михайлович написал матери:

«Дорогая Матушка!

Шлю сердечный привет из этого домика с Юнгфрау.

Слов для описаний не найти!

Целую крепко.

Сын Сергий» (2 – 1775, л. 4).

Им же была послана открытка с видом горного пейзажа и на Чистые Пруды, причем указаны были четыре адресата: Максим Штраух, Владимир Нильсен, Ида Глизер и Ита Пензо: «Привет всем с высоты 3457 метров»[18].

Из этого следует, что в комнате Эйзенштейна жили Владимир Нильсен, оператор, работавший на «Октябре», и его жена Ита Пензо, итальянка, служившая в Большом театре балериной.

16 и 17 сентября состоялись второй и третий доклады Эйзенштейна о советском кино в Цюрихе. Второй доклад, на который продавались билеты для публики, видимо, был рядовым. Во всяком случае, Г.Александров не выразил желания его описать. Зато третий, состоявшийся в рабочем предместье в кинотеатре «Форум», описан им подробно, поскольку после него Эйзенштейну было предписано покинуть Швейцарию и доклады в Базеле, Берне и Женеве не состоялись. Письмо, где все это подробно описано, было послано П.Аташевой из Франкфурта[19].

Обещание, которое Сергей Михайлович дал матери 12 сентября, было им выполнено: в Германии он оказался через шесть дней.

Итоговая оценка швейцарского эпизода, сделанная в письме Штрауху, достаточно сдержанная (чтобы не сказать ироническая):

«Ездили мы на конгресс, как ты знаешь. Все не могу найти время описать эту историю, а было бы очень весело. Затем летали над Альпами и снимали... аборты в женской клинике в Цюрихе – это als Entgelt (в возмещение. – В.З.) за то, что нас возили и катали, и опять же халтурка»[20].

Все время, что группа провела в Швейцарии, ее «возил и катал», а также предложил проект фильма об абортах Лазарь Векслер. Мало того, он поселил их у себя в доме. Позднее, в Мексике, Сергей Михайлович, размышляя о гипнотическом действии на него книги Бруссона об Анатоле Франсе, подчеркивал:

«Первые лекции в Цюрихе («itinaraire») совершенно под этим знаком. Собственно сплошной «триумф» был, когда Wechsler (Praesens-Film, А.g.) в Цюрихе пригласил нас жить в его доме и уступил свою и жены спальню в розовых шелках под меня и Гришу (совершенная репродукция дома, отданного А.Ф. сомнительным коллекционером сомнительных вещей!)» (2 – 1127, л. 8).

Повторим, что в Германию улетели Эйзенштейн и Александров, а Тиссэ остался в Швейцарии. 21 сентября он послал открытку из Лугано, куда отправился вместе с Векслером[21].

Марлен Дитрих в фильме «Голубой ангел»

ГЕРМАНИЯ. 18 СЕНТЯБРЯ – КОНЕЦ ОКТЯБРЯ 

В Германии Эйзенштейн с Александровым были до конца октября и затем оказались в Лондоне (точные даты нуждаются в подтверждении документами).

С 19 сентября по 17 октября они пробыли в Берлине. Что же задержало учителя и ученика на целый месяц в столице Германии?

В тот самый день, когда Эйзенштейн готовился к докладу в цюрихском «Форуме», сценарист Натан Зархи писал в Берлине письмо Сергею Михайловичу от своего имени, от имени «молодого режиссера Дубсона» и «фабриканта Low’а» с просьбой принять участие в завершении работы над фильмом «Ядовитый газ». Это письмо могло застать Эйзенштейна в Цюрихе. Письмо опубликовано[22].

Время отводилось до 25 сентября. Гонорар предлагался 2000 марок. Судя по всему, работа над досъемками и монтажом затянулась, а результат не вызывал никаких положительных эмоций. Это самый неудачный эпизод в заграничной командировке группы. Может быть, поэтому он совершенно не исследован в нашем киноведении.

Но перейдем к документации этого отрезка времени. 18 сентября утром Эйзенштейн и Александров вылетели из Цюриха. Самолет приземлялся в Штутгарте, откуда Александров послал открытку с приветом П.Аташевой (2 – 2366, л. 12). На следующий день он написал по­дробное письмо ей же, из которого она сделала публикацию в газете «Кино» – «Группа С.Эйзенштейна в Швейцарии» (1929, 1 октября).

В тот же день – 19 сентября – Сергей Михайлович написал письмо Эсфири Шуб:

«Ну что Ваше «СА»!

Во! – архитектура. Очень славные люди франкфуртские архитекторы водили нас смотреть этот курьез и извращение принципов архитектуры! Действительно – утилитарные формы и... церковь. Отсюда будут писать Вам для установления арх. контактов. Провели здесь сутки совершенно замечательно.

С.Эйзенштейн»[23].

Чтобы понять ироническую подначку Сергея Михайловича, следует вспомнить, что «СА» – это один из лучших отечественных журналов 20-х годов «Современная архитектура», а оформлял его муж Эсфири Ильиничны Алексей Ган.

19 сентября Эйзенштейн и Александров добрались до Берлина и поселились на Лютерштрассе в пансионе «Мария». Простудившийся Сергей Михайлович 20 сентября написал Штрауху (письмо нами уже пересказывалось и цитировалось).

26 сентября Сергей Михайлович встретился с Жаки, с которым списался сразу по приезде в Берлин.

26 сентября Юлии Ивановне было отправлено послание: «Берлин, 26 сент. 1929 г. Встретились здесь, вспоминаем старое, беседуем. Шлем привет. Яков Андр. Сережа» (2 – 1775, л. 5).

Текст написан по старой орфографии рукой Якова Андреевича.

4 октября Александров в письме П.Аташевой сообщал:

«Писать нет никакой возможности, ибо снимаем для заработка. Снимаем секретно конец для картины «Ядовитый газ» и зарабатываем монету.

Осталось два дня, после чего и напишу подробно»[23].

Ниже уточнялись дальнейшие планы:

«В Англию едем на той неделе, ибо в пятницу выезжаем в Гамбург, в Киль и еще в пару городов для докладов, а после этого и Англия».

Александров писал письмо как раз в пятницу (4 октября).

Следовательно, предполагалось, что в Гамбург поедут 11 октяб­ря и вскоре после этого в Лондон. Однако в Гамбург Эйзенштейн и Александров попали только 18 октября, через две недели. Работа над «Ядовитым газом» затянулась.

Постскриптум к письму, видимо, был написан позже. В нем говорилось о газетных вырезках, в том числе о публикации «информации о Швейцарии» (газета «Кино», напомним, вышла 1 октября). Александров, вдохновленный этой публикацией, писал: «Как кончим съемки, напишу пару фельетонов о Швейцарии и вышлю».

В письме Александрова к Аташевой (как и в более позднем письме Эйзенштейна Штрауху) не упоминается имя Тиссэ, хотя он принимал участие в досъемках фильма Зархи – Дубсона, сделав паузу в работе над своим фильмом в Швейцарии.

Видимо, работа над «Ядовитым газом» (символика названия сказалась) внесла разлад в отношения учителя и ученика. Впервые в корреспонденциях Александрова появляются жалобы на Сергея Михайловича, постепенно переходящие в наветы:

«Работаем с 8-ми утра до 12 ночи, устаем.

Эйзенштейн же гуляет по знакомым и знаменитостям и получает деньги за работу».

Причины недовольства Александрова можно объяснить: Зархи в своем письме оговаривал финансовые условия так: Эйзенштейн и Тиссэ, если бы они согласились принять участие в доработке фильма Дубсона, получали бы 2000 марок, на третьего участника (то есть Александрова) Лоев соглашался добавить 200 марок. Ощущение неравенства всегда перерастает в раздражение к тому, кто «незаслуженно» получает больше.

В этом письме содержатся два момента, на которые следует обратить внимание.

Первый: «В немецкой прессе появились сведения, что Эйзен ставит в театре Пискатора, но эти сведения не соответствуют действительности». Надо признать, что Сергей Михайлович относился к Пискатору и его деятельности с необъяснимым предубеждением и сотрудничать с ним не собирался. О поездке Эйзенштейна за рубеж много писали как в отечественной прессе, так и в зарубежной, в том числе эмигрантской, и среди этих публикаций масса нелепостей (признаться, в отечественной их все же меньше, может быть, потому, что она и писала об этой поездке гораздо меньше).

Второй: 27 сентября Александров делал доклад в Берлинском советском клубе для сотрудников торгпредства и пишет Аташевой о том, что Эйзенштейн в тот же день «делал доклад по радио». Речь идет об интервью с Феликсом Мендельсоном по Берлинскому радио, которое (по другим источникам) состоялось 29 сентября. Возникает вопрос: чья информация соответствует реальности?

3 октября 1929 года скончался Густав Штреземан, министр иностранных дел Германии. Его похороны для Эйзенштейна стали важным событием, о котором он упоминал неоднократно. Впервые в письме Штрауху, написанном после 12 и до 16 октября[25].

Штреземан, надо полагать, запомнился Эйзенштейну еще в 1926 году, когда министр предпринимал попытки воспрепятствовать прокату «Броненосца «Потемкин» в Германии[26]. В 1929 году интерес режиссера к этому покойнику вызвало другое. Его смерть предсказал за несколько дней графолог Рафаэль Шерман, о чем тут же поведали немецкие газеты. Эйзенштейн после этого почувствовал своего рода иррациональное влечение как к самому графологу, так и к этой паранауке. (Не хочется квалифицировать эту область знания в качестве псевдонауки.) Сергей Михайлович позже описал свои дружеские отношения с Рафаэлем Шерманом в «Мемуарах»[27].

Письмо Штрауху Эйзенштейн писал, оправившись от другой болезни – катара кишечника (о которой поведал с яркими физиологическими подробностями). Но важно в этом откровенном послании другое:

«...писать или нормально работать никак не могу. Жить в полной неопределенности видов на будущее очень «неуютно».

Дальше речь идет о судьбе «Генеральной линии». Здесь выделены два обстоятельства: неизвестность относительно прокатчика фильма в Германии и отсутствие желающих заплатить за «синхронизацию» немой ленты (причем глухо упоминается о «наших», которые «ни с кем сговориться не могут»).

Позднее режиссер пытался договориться об озвучании «Генеральной линии» в Великобритании и Франции, но нигде не нашлось охотников вложить деньги в этот проект.

Дальше, в связи с прокатной судьбой фильма на родине, Эйзенштейн пишет:

«...встает вопрос не только организационный, но и внутренний о моей деятельности.

Заниматься кинематографом вообще не интересно. Мои же взгляды, вероятно, ошибочны...»

Конфликт между собственным пониманием возможностей кино и его реальной практикой в новый – звуковой – период доводили в это время Сергея Михайловича до отчаяния и желания целиком уйти в литературную (или педагогическую) деятельность.

Особенно ценно в этом письме свидетельство о контактах Эйзенштейна с деятелями кино и культуры: с венгерским фотографом, художником и кинорежиссером Ласло Мохой-Надем, немецким архитектором, основателем «Баухауза» Вальтером Гропиусом, немецким графиком и художником Георгом Гроссом, актрисой Астой Нильсен.

Но самое большое впечатление из новых знакомцев произвел на Сергея Михайловича Джозеф фон Штернберг, снимавший в это время в Берлине свой шедевр «Голубой ангел» с Марлен Дитрих и Эмилем Яннингсом в главных ролях. С такой заинтересованностью Эйзенштейн мало о ком писал. Он сохранил этот интерес и позднее, в Голливуде, когда наблюдал за отношениями Штернберга и Марлен Дитрих во время съемок фильма «Марокко».

В письме упоминается о том, что в воскресенье (то есть 20 октября) режиссеру предстоит доклад в Гамбурге.

Это значит, что мучения Эйзенштейна с «Ядовитым газом» завершились. И, действительно, в «Film-Kurier» 17 октября печатается его письмо, в котором он просит обратить внимание на работу молодого режиссера, всячески умаляя (чтобы не сказать – отрицая) свой вклад.

Из Гамбурга была послана открытка матери:

«Дорогой Матушке!

Шлю сердечный привет из Гамбурга.

Осматриваем мол и делал здесь сегодня доклад.

Целую крепко, крепко.

Любящий сын» (1 – 1551, л. 10).

Далее следует приписка: «Скоро напишу подробно – Гриша».

На следующий день почтительный сын шлет очередную открытку:

«Дорогой Матушке

Привет из Бланкенезе (окрестности Гамбурга на Эльбе).

Целую.

Сережа» (1 – 1551, л. 9).

На обороте – водный пейзаж. И Эйзенштейн добавляет: «Пишу отсюда».

Можно предположить, что, отдохнув в Бланкенезе, Эйзенштейн и Александров вернулись в Берлин и, получив соответствующие визы, отбыли через Бельгию в Великобританию.

Из Кёльна Сергей Михайлович не забыл отправить открытку матери:

«Матушке привет

проездом через Кёльн.

Целую крепко и еду Брюссель – Остенде – Лондон.

Сын

Сергий» (1 – 1551, л. 11).

Штемпель получения – «4 11», то есть в Ленинград открытка пришла 4 ноября. Откуда она была отправлена и когда – понять нельзя: надо сказать, что с корреспонденций часто отрывались марки (понятно, что со штемпелями отправления), иногда на открытку или конверт наляпывали столько разного рода печатей, что невозможно разобрать не только штемпель отправления, но и текст послания. Если бы открытка была послана из Кёльна, она могла прийти на третий-четвертый день. Если же она была отправлена из Бельгии (что, скорее всего, и произошло), то мы не располагаем данными о том, какой промежуток времени требовался на то, чтобы корреспонденция дошла из Брюсселя в Ленинград.

Следующая точная дата, которая позволяет определить местоположение наших путешественников, – 1 ноября, когда Александров написал письмо из Лондона П.Аташевой.

Добавим, что «Film-Kurier» (от 1 ноября) сообщил, что Эйзенштейн прибыл в Лондон 30 октября.

 Фото слева: Эдмунд Майзель. Фото справа: Сергей Эйзенштейн

ВЕЛИКОБРИТАНИЯ, 30 ОКТЯБРЯ – 20 НОЯБРЯ 

Итак, 1 ноября Александров пишет письмо из Лондона. Оно опубликовано[28] (правда, с ошибками и пропусками, но, поскольку в нем почти нет фактологии, мы его не восстанавливаем по автографу). В нем содержится упоминание о том, что ими было просмотрено «4 тонфильма». Причина приезда тоже названа: «Дня через 3–4 выяснятся сроки нашей работы над «Генералкой»...»

В Лондоне в это время находился композитор Эдмунд Майзель, написавший музыку к «Броненосцу…» и «Октябрю». Намечался просмотр «Броненосца…» с музыкой Майзеля в присутствии авторов; Эйзенштейн ее еще не слышал.

4 ноября Александров написал еще одно письмо П.Аташевой, практически бессодержательное. К нему Эйзенштейн сделал приписку:

«Эти несколько дней «творю» Вам письмо: пессимистическое, психологическое и минорное. Если выйдет очень – порву и не отправлю, а пока обнимаю. Старик»[29].

5 ноября Эйзенштейн посетил британский парламент. Вот что он написал матери:

«Дорогая Матушка!

Посылаю привет из Парламента, где сейчас дебатируется вопрос об англо-советских отношениях.

Целую крепко.

Сын» (2 – 1775, л. 7).

Из парламента было написано и письмо Эсфири Шуб[30]. Оно не датировано и начинается указанием срока пребывания в столице Великобритании: «Вот уже неделя, как мы в Лондоне». Это подтверждает срок приезда группы на остров – конец октября, возможно, даже 29 числа.

Точная дата заседания парламента – 5 ноября – указывается в шуточном письме Эйзенштейна Штрауху, написанном на следующий день[31].

Конечно, важно, побывав в Лондоне, поприсутствовать в качестве наблюдателя на заседании парламента. Но парламент работает круглый год. Нашим путешественникам повезло больше – один раз в год (во вторую субботу ноября) проводится празднование вступления в должность лорд-мэра лондонского Сити. В 1929 году пышная процессия имела место (скорее время) 9 ноября.

Александров 13 ноября послал Аташевой открытку с изображением кареты лорд-мэра: «9-го ноября этот дядя ездил в этой карете и [два слова неразборчиво. – В.З.]» (2 – 2366, л. 21).

Эйзенштейн о том же событии сообщил матери позднее (где-то около 20 числа – штемпель получения «24.11»):

«Дорогая Матушка!

Посылаю тебе церемониальную карету Лорда Мэра, которую мы здесь видели в большом карнавальном шествии в честь его переизбрания – на днях едем на неделю в Париж, а затем будем опять некоторое время здесь.

Целую крепко, крепко и обнимаю.

Любящий сын

Сергий» (1 – 1551, л. 13).

10 ноября, как писал позднее в своих воспоминаниях организатор мероприятия Айвор Монтегю, «впервые в Британии, на специальном торжественном сеансе в честь Эйзенштейна, Общество кино показало полную, неискаженную цензурой копию «Броненосца «Потемкин», причем знамя повстанцев было в соответствии с замыслом автора раскрашено от руки красным цветом. Мы давали фильм с музыкальным сопровождением Эдмунда Майзеля, которого Эйзенштейн никогда прежде не слышал, хотя мощь этой партитуры настолько усиливала воздействие фильма, что в некоторых местах в Германии именно музыка, а не фильм была запрещена как фактор, подрывающий государственную безопасность»[32].

Несмотря на триумфальный успех просмотра, Эйзенштейн был расстроен. Он впоследствии неоднократно писал о том, что Майзель, чтобы обеспечить успех музыкальному сопровождению, замедлил скорость проекции и эпизод «вскочивших львов» вызвал смех аудитории[33]. Но, думается, Сергей Михайлович лукавил, он не смог смириться с тем, что триумф он должен разделить с кем-то. Замечательна реплика, которую запомнил Монтегю: «А в конце, когда все аплодировали великолепной кульминации «Потемкина», Эйзенштейн пожаловался на то, что музыкой Майзеля мы превратили его фильм в оперу».

Между тем представители киноорганизаций в Берлине подыскивали варианты для деятельности группы Эйзенштейна. Один из них и сыграл решающую роль в переориентации интересов с Германии на Францию. По всей видимости, предварительные разговоры об этом велись во время пребывания Эйзенштейна в Берлине (загадочно упоминание в письме Е.Гольверка «комбинации с Женином»). Как бы то ни было, но 15 ноября из Парижа в Лондон было отправлено следующее письмо:

«15/ХI-29

Уважаемый Сергей Михайлович!

Приехал в среду и не мог в тот же день говорить с Гомоном. Вчера был у них и договорился с ними о следующем:

Они приглашают Вас с товарищами приехать в Париж для переговоров с ними о постановке фильма. Сегодня пишут в Министерство о разрешении приехать Вам во Францию и пришлют официальное приглашение в Аркос для Вас приехать в Париж. Деньги Вам сегодня также будут переведены в Аркос. Гомон согласен оплатить Вам и товарищам проезд туда и обратно в 1-м классе, отель в Париже и содержание в течение 7–10 дней.

Против комбинаций с Женином они не возражают. Если начатые переговоры с Вами покажут возможность соглашения, они пригласят Женина в Париж для совместных переговоров. Интерес к производству у них очень велик.

Я должен уехать сегодня в Берлин. Я думаю поступить так:

Вы приедете в Париж, примерно, во вторник-среду. Дня 3–4 осмотритесь, начнете переговоры; когда они у Вас пойдут хорошо и наметится возможность соглашения, я приеду в конце будущей недели в Париж на несколько дней. В Берлин мне сейчас поехать необходимо.

Ну, всего Вам доброго,

Жму руку

Е.Голъверк

Товарищам привет.

ЕГ

О дне Вашего выезда в Париж телеграфируйте Т[оргпредст]-ву, чтобы оно подготовило прессу.

Е.Г.» (1 – 1742, л. 1–1 об.).

Приезд Александрова, Тиссэ и Эйзенштейна в Париж чуть-чуть сдвинулся по времени: они попали в столицу Франции в пятницу – 22 ноября.

Правда, с Лондоном Эйзенштейна связывало еще одно: он обязался прочесть в Обществе кино цикл из шести лекций. Об этом он написал в письме Штрауху:

«На днях едем, вероятно, дней на 6 в Париж. Но ты пиши сюда (на адрес Айвора Монтегю. – В.З.). Ибо вернемся сюда. Даже если бы с синхронизацией что-либо заело, я взялся читать здесь курс (6) лекций о кино» [34].

Первая из запланированных лекций была прочитана 19 ноября.

Следом Сергей Михайлович сообщает о встрече с Комиссаржевским – «человеком мрачным, угрюмым и необщительским». Речь идет о Федоре Федоровиче Комиссаржевском, русском театральном режиссере, покинувшем Советскую Россию в 1919 году. Эйзенштейн неоднократно писал, что первым театральным впечатлением, заставившим его самого задуматься о работе в театре, стала «Принцесса Турандот» Карло Гоцци, поставленная Ф.Ф.Комиссаржевским в театре Незлобина. Юный Сергей увидел спектакль в Риге в октябре 1914 года.

Обратим внимание на то, что Эйзенштейн предполагал вернуться в Лондон вместе с Александровым.. Этот государственный муж Франции интересовал режиссера своим превращением из активного дрейфусара и сторонника Золя в относительно молодые годы в «тигра»-империалиста в зрелости. Эйзенштейн написал позднее об этом в «Мемуарах»36.

Окончание следует

[*] Ссылки на документы из фонда Сергея Михайловича Эйзенштейна в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ, фонд 1923) даются в тексте с указанием номеров описей, единиц хранения и листов.

[1]См.: М у с с и н а к Л. Избранное. М., 1981, с. 238.

[2]Там же.

[3] Э й з е н ш т е й н С.М. Мемуары. Т. 1. М., 1997, с. 37–39.

[4] См. в кн.: «Кремлевский кинотеатр. 1928–1953. Документы». М., 2005, с. 101–103.

[5] См. в кн.: S e t o n M. Sergej M. Eisenstein. A Biography. London. 1952. P. 127.

[6] См. в кн.: З а б р о д и н В. Эйзенштейн: попытка театра. М., 2005, с. 136, 144, 150, 156, 171, 194, 241.

[7] См. в кн.: З а б р о д и н В. Эйзенштейн: кино, власть, женщины. М., 2011, с. 117, 118, 211, 212, 214–220.

[8] См. публикациюписем Григория Александрова Пере Аташевой в журнале «Кинограф» (2004, № 14, с 192–193).

[9] См. в кн.: З а б р о д и н В. Эйзенштейн: попытка театра. С. 257–259.

[10] Э й з е н ш т е й н С.М. Мемуары. Т. 2. М., 1997, с. 327–331.

[11] См. в сб.: «Эйзенштейн в воспоминаниях современников». (М., 1976) тексты Леона Муссинака (с. 207–208), Альберто Кавальканти (с. 218–221), Айвора Монтегю (с. 216–217). См. также письмо Ганса Рихтера Дзиге Вертову от 15 сентября 1929 года и предисловие и комментарии Томаса Тоде («Киноведческие записки», 2000, № 49, с. 208–211).

[12] Э й з е н ш т е й н С.М. Мысли к киноконгрессу в Сарразе. – «Киноведческие записки», 1997/1998, № 36/37, с. 49–54.

[13] РГАЛИ, ф. 3035, оп. 1, ед. хр. 144.

[14] Цит. по: Ш у б Э.И. Жизнь моя – кинематограф. М., 1972, с. 378. (В книге письмо неверно датировано: 1930. Его следует датировать: 3–7 сентября 1929 года).

[15] РГАЛИ, ф. 2758, оп. 1, ед. хр. 1597, л. 20.

[16] Э й з е н ш т е й н С.М. Мемуары. Т. 2, с. 349–350.

[17] Э й з е н ш т е й н С.М. Метод. Т. 1, М., 2002, с. 86.

[18] РГАЛИ, ф. 2758, оп. 1, ед. хр. 1597, л. 21 об.

[19] См. в кн.: З а б р о д и н В. Эйзенштейн: кино, власть, женщины. С. 223–225. (Письмо написано во Франкфурте 19 сентября 1929 года. В книге опечатка: 12 сентября.)

[20] Цит. по кн.: З а б р о д и н В. Эйзенштейн: попытка театра. С. 257.

[21] См.: «Киноведческие записки», 1990, № 8, с. 107–108.

[22] «Кинограф», 2009, № 20, с. 446–447.

[23] Цит. по кн.: Ш у б Э.И. Жизнь моя – кинематограф. С. 377.

[24] Цит. по кн.: З а б р о д и н В. Эйзенштейн: кино, власть, женщины. С. 225, 227.

[25] См. в кн.: З а б р о д и н В. Эйзенштейн: попытка театра. С. 261.

[26] См. в кн.: «Броненосец «Потемкин». М., 1969, с. 236–237.

[27] Э й з е н ш т е й н С.М. Мемуары. Т. 1, с. 176–178.

[28] «Кинограф», 2004, № 14, с. 198–199.

[29] Там же, с. 199.

[30] См. в кн.: Ш у б Э.И. Жизнь моя – кинематограф. С. 377. (Письмо опубликовано с ошибкой в дате – 6 ноября; правильно: 5 ноября.)

[31] См. в кн.: З а б р о д и н В. Эйзенштейн: попытка театра. С. 267.

[32] М о н т е г ю А. В Голливуде. – В сб.: «Эйзенштейн в воспоминаниях современников». С. 222.

[33] См. в кн.: Э й з е н ш т е й н С.М. Мемуары. Т. 2, с. 97–98.

[34] См. в кн.: З а б р о д и н В. Эйзенштейн: попытка театра. С. 268.