Открывающие кадры «Пьеты»: паралитик вешается при помощи подъемного механизма. Возносится к потолку. Железный крюк, толстая лязгающая цепь, предсмертные судороги. Ким Ки Док вернулся.

«Пьета», как было написано в титрах, восемнадцатый фильм Ким Ки Дока. И — как не было написано в титрах, но как известно всем поклонникам этого корейца — первый «нормальный» после тяжелого творческого кризиса.

На съемках «Мечты» чуть было не произошел несчастный случай с актрисой, и режиссер надолго замолчал, перестал снимать, превратился в затворника. Видеоламентация «Ариран» оказалась чем-то вроде терапии; следующий фильм, «Аминь», своеобразное европейское роуд-муви, стал контрольным выстрелом в голову жанру видеоисповеди. «Пьета» — возвращение к прежнему Ким Ки Доку, певцу пролетариата, изломанных судеб и острых предметов. Правда, он слегка изменился: стал более схематичным, более внятным, более… неизбежным, что ли. Стал громче.

Поднявшись на сцену венецианского Sala Grande за своим «Золотым львом», Ким Ки Док спел корейскую народную песню «Ариран», которая в последний год превратилась в гимн режиссера. В фильме «Ариран» эта песня звучала постоянно, то трагедийно, то — в финале — умиротворенно. Вообще-то, «Ариран», песню о том, как милый решил уйти через перевал, можно петь с любой эмоцией, она даже была неофициальным гимном корейских футбольных болельщиков. Кроме того, «Пьета» стала первым в истории Кореи фильмом, получившим главный приз на международном фестивале такого уровня.

Но у всех, кто видел «Ариран» Ким Ки Дока, эта песня ассоциируется с жалобами, страданием, надрывом и тоской. Поэтому на церемонии награждения Венецианского кинофестиваля возникло ощущение, что, получая «Золотого льва» за «Пьету», режиссер немножко тоскует и жалуется. Ариран, ариран, арари-ё.

Декорация «Пьеты» — бедный квартал Сеула, захламленный остров в океане небоскребов, место, которое, по словам одного из эпизодических страдальцев фильма, скоро прекратит свое существование. Гаражи, склады, цеха, мелкие предприятия, проржавевшие ворота, горы мусора и запчастей, послушные механизмы, лязгающий мелкий бизнес. В этом механистическом мире существует некая фирма с обнадеживающим названием — зазывное рекламное обещание, что-то вроде «Доброй ссуды» или «Бесплатного сыра». В ней и работает герой — отморозок, выбивающий деньги из должников. Те, кто имел несчастье взять ссуду у этой фирмы, через три месяца обнаруживают, что их долг вырос в десять раз. Денег таких у них, конечно, нет, но мытарь может им помочь: он калечит должников и забирает их медстраховку. Она как раз по-крывает сумму долга.

Калечит он всех по-разному, в зависимости от их ремесла: кому-то отпиливает руку, кого-то, после скрупулезных расчетов, сбрасывает с нужного этажа. Чтобы не до смерти, за мертвого страховку не дадут. Уговоры, посулы, мольбы об отсрочке бессмысленны: Кан До не знает жалости, не знает любви. Он кажется не человеком, а роботом; металлическое существо, еще немного — и прорастет железками. Но внезапно его начинает преследовать женщина Ми Сон. Вроде бы она его мать. Вроде бы она бросила Кан До сразу же после его рождения, и именно поэтому, говорит Ми Сон, он вырос таким жестоким. Он сначала не верит, требует извращенных доказательств, насилует ее, кормит своей плотью («ибо Плоть Моя истинно есть пища»). Но когда видит, что Ми Сон готова на все, внезапно смиряется и идет за ней с телячьей покорностью. Она вяжет свитер («Это не тебе»), моет посуду, готовит обед. Приручив Кан До, мать исчезает, инсценировав похищение.

Он ищет ее в этом аду сломанных механизмов, погубленных жизней, проходя по всем своим бывшим клиентам. Кто-то мертв, кто-то мерзок, кто-то хотел бы отомстить, но не может, кто-то умирает на глазах у близких. Когда мать появится в следующий раз, Кан До будет молить неизвестных похитителей о прощении, но все бессмысленно: месть не знает жалости. Тот самоубийца из первых кадров «Пьеты» — вот настоящий сын Ми Сон. Все, что она говорила и делала, было ложью во имя мести. Судьба искалечила Кан До, сломав ему любовь.

Да, все это звучит немножко, как радио «Шансон», взявшееся пересказывать греческую трагедию. Фильм Ким Ки Дока — гладильный пресс, ему не до полутонов. Нарочитость, почти кичевая задушевность Ким Ки Дока, его попытка всерьез показать капиталистическое общество как безжалостное и безлюбовное складское помещение, его умение столкнуть две «прибавочные стоимости», два абстрактных понятия, деньги и любовь, — все это заставило жюри Венецианского кинофестиваля предпочесть «Пьету» более сложным, тонким или бескомпромиссным работам, таким как «Мастер» Пола Томаса Андерсона или «Отвязные каникулы» Хармони Корина.

На пресс-конференции московского кинофестиваля «2morrow/Завтра» Ким Ки Док сам лучше всех проанализировал свой фильм: «Эта история держится на трех главных идеях. Первая — это деньги. В современном мире всем заправляет капитализм, и мне было важно показать связь человека и денег, какденьги взаимодействуют с людьми и влияют на них. Вторая тема — это тема семьи. Люди не рождаются злыми, такими их делает окружающая обстановка. И вопрос, который я ставлю: можно ли сохранить семью в сегодняшних капиталистических условиях? Третий момент носит религиозный оттенок: в финале фильма я хотел показать, что в современном обществе зачастую невозможно понять, кто здесь виновник, а кто жертва» (http://www.ridus.ru/news/47586/).

Надо заметить, что сама сцена оплакивания Христа в виде кичевой картинки с плаката, повторяющей «Пьету» Микеланджело, в фильме отсутствует. Этот постановочный кадр только на плакате. И это первый обман в череде обманов, на которой построена картина Ким Ки Дока. Здесь и хитрая схема выбивания денег из клиентов, не уступающая хитрой схеме выбивания любви из героя. Здесь и сын, который не сын, и мать — не мать. Женщина на плакате оплакивает убийцу своего сына — не умершего за наши грехи, а убившего за долги. Библейские аллюзии — обман, хотя даже в трейлере к «Пьете» кадр, где «мать» с «сыном» лежат в постели, показан встык с «Оплакиванием Христа» Виллема Кея. В фильме множество подобных рифм, библейских аллюзий, но все это неправда. Это лишь внешнее сходство. В «Пьете» в первую очередь видишь отзвук греческой трагедии с ее всевластным роком. Отсылки к Библии кажутся нарочитыми, их неинтересно считывать — как будто действие «Пьеты» происходит во времена античности, и эти аллюзии просто пока не к чему привязать. Нет еще Христа.

Капиталистическое общество в исполнении Ким Ки Дока — общество, где каждый человек действует, как вещь или как животное. Сравните: «Тот, кто хотел бы разобраться в социальных корнях античной эстетики, должен, прежде всего, принять во внимание рабовладение не как насилие просто, а как определенную форму насилия, а форма эта необходимо требует наличие раба, то есть человека, понимаемого и действующего как вещь или, по крайней мере, как животное… В античном мире свободные сознают себя рабами общего миропорядка, рабами прежде всего судьбы, рока». (А.Ф.Лосев. «История античной эстетики»).

Полунищий рабочий просит отрезать ему обе руки не из христианского смирения, он совершает героический поступок: так он получит вдвое больше денег и сможет прокормить семью. Ми Сон — не Богородица, она эриния, богиня мщения. Рабочий квартал Сеула — захламленные задворки греческой трагедии, но бог из машины здесь уже не появится, потому что машины устарели, а денег на их починку нет.

«Пьета» — беззастенчивое кино, и именно это делает его актуальным. Это фильм быстрых действий и быстрых денег, в нем все — жертвы, и почти все — преступники. Здесь подкупает сочетание разных этических и эстетических систем: наносное христианство, глубинный политеизм, сравнение людей с механизмами (и тогда любовь и деньги — две смазки для этих механизмов), — в итоге получается идеальный объект современной массовой культуры. Не зря фильм представляет Южную Корею в «оскаровской» гонке, и не зря существует вино «Пьета» с постером фильма на этикетке. «И Кровь Моя истинно есть питие».

Ким Ки Док — брутальный сентименталист, романтик-оружейник, он режет и перекраивает своих героев, как ребенок, который хочет понять, как устроена его любимая машинка. Когда-то он работал механиком на заводе, и да, в его фильмах есть блаженное умение выточить пистолет и кофе-машину из чего угодно. К людям он относится примерно так же, как к железкам: из них тоже можно что-нибудь выточить или сложить (так герой сворачивает узлы из железки в начале «Диких животных»). Иногда люди ломаются, глотают рыболовные крючки, протыкают друг друга стеклом. Разнообразные поломки тоже интересуют настоящих механиков.

Но на самом деле его герои не механизмы — они, как и их создатель, обиженные и растерянные дети. Персонажи унаследовали от Ким Ки Дока детское любопытство к тому, как устроен мир, из каких железок он состоит. Жестокость его героев — это наивная детская жестокость: то скучающая, то заинтересованная, то жестокость запредельной обиды. В его фильмах нет психологически взрослых людей, они все, так или иначе, инфантильны. Хотя настоящих детей там тоже немного — разве что в раннем «Крокодиле». Ребенок из «Весны, лета, осени, зимы… и снова весны», девочки-подростки из «Самаритянки» быстро вырастают. Детская наивность растаптывается, уродуется, убивается, как в «Плохом парне» или «Адрес неизвестен». Убийством занимаются такие же дети, просто более озлобленные. Вселенная Ким Ки Дока — огромный детский сад, где никогда не было воспитателей и каждый ребенок самозабвенно ломает свою машинку.

Это особенно заметно в «Пьете»: Кан До, мальчик без мамы, поверив, что Ми Сон его мать, вдруг превращается почти в дошкольника. Покорно и счастливо ест из ее рук. Ночью ковыляет к маме в постель, а когда она его прогоняет, он, похныкивая, идет обратно к себе. В финале он найдет брата, правда, давно мертвого, и ляжет в могилу к своей семье — не умирать, просто полежать в одной постели.

Неуместной детскостью объясняется и обаяние фильмов Ким Ки Дока, и редкость иронии в его вселенной. Дети не всегда понимают иронию, они воспринимают ее либо как злую шутку, либо как правду и реагируют соответственно: верят или убивают. Дети берут то, что хотят, не думая о последствиях, дети становятся невидимыми, когда закрывают глаза, дети пускают время вспять и наказывают свое тело, если мир не слушается их. Но чаще мир им послушен: если ребенок захочет, в его домике — хибаре посреди реки, чужом пустом доме, палатке затворника или одинокой квартире — появится человек, который поймет героя. Или пистолет. Или кофе-машина. Ариран, ариран, арари-ё.

Финал «Пьеты» окончательно окунает зрителя в античность. Кан До, не в силах жить сломанной игрушкой, мальчиком без мамы, привязывает себя к фургончику одной из своих бывших жертв. За машиной-колесницей, уезжающей в предрассветную темень, тянется темный след. Когда взойдет солнце, будет видно, какого он цвета.

«Пьета»
Pieta
Автор сценария, режиссер Ким Ки Док
Оператор Ён Чжик Чжо
Композитор Пак Ин Ён
В ролях: Чжо Мин Су, Ли Чжон Чжин, Ким Чэ Рок, Кан Ёнчжин, Ён Ок Чжин
Good Film, Finecut
Республика Корея
2012