Юрьев день. Сценарий, часть 2

Комната в доме

В печи трещали березовые поленья.

Горел тусклый абажур, прожженный в нескольких местах. На столе краснело малиновое варенье в блюдечках, а в чашках дымился турецкий чай.

Мать взяла в руки алюминиевую ложку, зачерпнула кипятка из чашки и поднесла к губам.

— ... а пирожки?

— Вы извините меня, что-то ничего в рот не лезет, — и мать положила ложку на блюдце.

— Вы сейчас, наоборот, есть должны. Нервы свои чаем укреплять.

— Чего уж тут укреплять? Если с Андрюшей что-нибудь случилось, то жизнь моя кончена...

— Во-первых, не случилось, — сказала кассирша. — А во-вторых, человек ко всему привыкает...

Зазвонил телефон в сумке у матери. Она лихорадочно открыла крышку и приложила мобильник к уху.

— Да?!..

Из трубки раздалась неразборчивая немецкая речь.

— Ja, das bin ich, — сказала мать в трубку. — Entschuldigen Sie bitte, ich nicht kann sprechen jezt.

Нажала на кнопку, разъединяя связь.

— Это из Цюриха, — объяснила она.

— А у нас был случай в Симе... — и кассирша откусила кусочек пиленого сахара.

— Где?

— В Симе. Город такой. С Васьковым. Знаете Васькова?

Мать отрицательно покачала головой.

— Гриша Васьков. Женился на Саше Труниной. Не знаете Сашу Трунину?

— Не знаю.

— Странно. Их все знают. Пара была отборная. Высокие, статные... Ну Гришка, правда, подворовывал... Но не в этом дело. В общем, прожили они год в мире и согласии. А потом по весне стал копать Гриша погреб под картошку. Глядит, лопата во что-то уперлась,

а потом сломалась, как спичка. Ну, думает, клад. Стал руками рыть, а там снаряды... Лежат, словно орехи, один к одному. Боевые снаряды. Пришлось саперов вызывать. Целый день грузили и обезвреживали. А потом взорвали за городом. Оказывается, Гришка с Сашей целый год жили на этих снарядах. Ребеночка сделали, Сашка курсы дизайнеров окончила, в общем, медовый месяц затянулся на год.

— Ну и дальше что? — спросила мать с плохо скрываемым раздражением.

— А дальше началось самое поучительное. Распался брак, как снаряды вывезли. Разлетелся, словно стая ворон. Гришка запил. Саша на работу устроилась в Кольчугино и тут же ее лишилась. Ребеночка родила, когда уже Гришки рядом не было. В Суздаль уехал, а потом, говорят, в Ковров убежал к какой-то лярве... До сих пор с алиментами ищут, а найти не могут...

Мать помяла губами.

— И что из этого следует?

— А то, — объяснила кассирша, — что на снарядах жить счастливее, чем без них...

Внезапно в темное окно кто-то постучал. То ли слепая птица ткнулась клювом, то ли человек лихой обнаружил свое присутствие. Кассирша побледнела.

— Свет, — пробормотала она, — он же свет заметит!..

Выключила абажур, и комната погрузилась почти в полную темноту. Только огоньки от печки отбрасывали на потолок теплые блики. Мать заметила, что на окнах были решетки.

— Танька! — раздалось со двора. — Кайда минем, Танька?!..

— Не двигайтесь и не открывайте, — прошептала хозяйка. — Это Николай, двоюродный мой...

Раздались удары во входную дверь. — Танька!..

— Пойдемте со мною, — все также шепотом произнесла кассирша, — я вам сейчас постелю.

— Так у нас же печка горит, — догадалась мать. — Он по дыму из трубы поймет, что мы дома.

— А может, я затопила и ушла. Ведь бывает такое, правда?..

Хозяйка взяла мать за руку и отвела в маленькую комнату за печкой. Там стояла металлическая кровать с круглыми блестящими шарами на спинке. Две подушки были накрыты кисеей.

Мать потрогала рукой одеяло.

— Это что, перина?

— На лебяжьем пуху, — с гордостью произнесла кассирша, — досталось в наследство от папы с мамой, царство им небесное!..

Дом к тому времени уже сотрясался от ударов топором во входную дверь.

— А если дверь не выдержит?

— Должна выдержать. Мне петли недавно укрепляли.

С ночного столика соскользнула вниз рюмка и разбилась.

— Давайте я лучше в милицию позвоню.

— Ни в коем случае. Он же сядет! — сказала хозяйка, подбирая с пола осколки.

— Ну так и лучше!

— Ну как же можно человека

в тюрьму сажать? Что Бог даст, то и будет. Спокойной ночи!..

— Значит, снаряды? — спросила мать, имея в виду штурм дома, который производил незнакомый ей человек.

— Какие снаряды?.. — сначала не поняла хозяйка. — Ну да, снаряды... — наконец-то дошло до нее, и она засмеялась. — Спокойной ночи...

На цыпочках вышла из ее комнаты. Удары в дверь не прекращались. От каждого удара внутри матери что-то екало.

Она села на перину. Вынула из сумочки мобильный телефон и положила перед собой на столик.

Не раздеваясь, легла с ногами на кровать. Закрыла глаза.

Один удар, второй, третий...

Комната в доме

Звонок телефона. Мать вздрогнула и проснулась. В окно глядел тусклый рассвет. В доме была тишина. Ночной штурм прекратился.

Телефон звонил и мигал зеленым светом.

Трясущимися руками она поднесла его к уху и нажала на кнопку.

— Алло!.. Андрюша?!..

Раздались короткие гудки.

Мать посмотрела на дисплей. На нем вместо номера звонившего высветилась надпись «Неотвеченный вызов».

— Позвони еще! Ради Христа позвони!..

Но телефон молчал.

— Люба, ты проснулась? — раздался голос хозяйки.

— Да, проснулась, — ответила мать. — Заходите.

Кассирша застыла на пороге комнаты.

— А Колька ваш где?

— А кто ж его знает. До часа ночи стучал, а потом прекратил, ушел куда-то.

— Чего ему надо было?

— Денег, должно быть, хотел. А до пенсии еще — целая неделя...

— Мне бы с ним поговорить, — сказала мать, — я б ему все объяснила.

Хозяйка недоверчиво взглянула на нее.

— А вот это лишнее. Он все равно не поймет. Я хотела вам сказать... только вы не волнуйтесь!..

— Что такое?!

— Не волнуйтесь, говорю... Там... на берегу реки... — кассирша не договорила.

Мать пошатнулась и схватилась рукой за сердце.

Берег реки

Она бежала со всех ног через склон к реке.

Внизу стояла небольшая толпа зевак. Мать протолкнулась через людей, орудуя локтями с бешеной энергией, потому что была вне себя.

У распростертого на земле синего тела стоял давешний милиционер, который отлучался из отделения за кефиром. Рядом с ним был человек с фиксой, тот самый, из «Рюмочной», что перепутал мать с какой-то Люсей-не боюся... Но она его не признала, потому что встреча в «Рюмочной» оказалась мимолетной и голова матери была занята другим.

— Ваш? — спросил ее милиционер, указав на утопленника.

— Мой, — выдохнула она.

В глазах ее помутнело, ноги подкосились. Она бы и упала на жесткую осеннюю траву, если бы человек с фиксой не подхватил ее.

Вытащил из кармана нашатырь, поднес к носу... Веки матери вздрогнули, она открыла глаза. Человек с фиксой осторожно усадил ее на берег, подложив под нее свой пиджак.

— Можете говорить?

Мать кивнула.

— Надо бы вам получше осмотреть, — сказал милиционер. — А то может быть ошибка.

— Нет. Это Андрюша, — выдохнула она.

— Тогда почему написано «Валек»?..

— Где написано? Чего вы плетете?!..

— Татуировка у него на плече.

Она подалась вперед, почти подползла к мертвому телу, потому что ноги ее не слушались... На левой ключице утопленника красовались синие серп и молот. От них отходили какие-то колосья и обвивали короткую лаконичную надпись «Валек. 1970».

— Но у него не было никакой татуировки, — сказала мать.

— А вы почем знаете? — спросил с подозрением человек из «Рюмочной».

— А кому тогда знать, если не мне? — возразила мать.

— Может быть, у него был друг Валек, — предположил милиционер, — с которым они познакомились в 70-м году?

— Возможно. Только 70-м году мой сын еще не родился.

— Вот как?.. Загадка, — задумчиво произнес человек с фиксой. — Вы бы осмотрели его получше... Хотя возможно, что в 70-м году как раз родился не он, не сам покойный, а некий неизвестный нам Валек.

— А зачем же его год рождения оказался на плече чужого человека? — спросил милиционер.

— Значит, был дорог. Или он сам, или год его рождения, — задумчиво произнес человек из «Рюмочной».

— Чушь, — сказала мать, — вы чушь плетете.

— Может быть, — согласился человек с фиксой, — в конце концов, это может быть даже не годом рождения.

А просто цифровой комбинацией с неизвестным для нас смыслом.

— Опять чушь, — упрямо возразила она. — Это вообще не мой сын.

— Вы в этом уверены?

— Как будто да, — сказала мать, — но не до конца. Я не могу его опознать.

— Когда пропал ваш мальчик? — спросил человек с фиксой.

— Вчера. Пополудни.

— Значит, менее суток назад. Но, судя по раздутости и отеку тканей, Валек пролежал в реке как минимум три дня.

— А меня не это беспокоит, — встрял в разговор милиционер. — Откуда у него на ляжке оказался речной рак? В Колокше нет раков уже лет тридцать.

— Возможно, труп был привезен сюда из другой реки, — сказал человек с фиксой, — и сброшен в Колокшу, чтобы мы думали, что он утонул здесь. А утоп он совсем в другом месте. Где водятся раки.

— А где теперь водятся раки? — спросил с тоской милиционер.

Повисла томительная пауза, и его вопрос остался без ответа.

— Знаете, пойду я, — потеряла терпение мать. — Помогите мне подняться.

Протянула к милиционеру руки, и он вместе с напарником поднял ее с земли.

— Вы где остановились? — спросил ее человек с фиксой.

— У Тани, кассирши из вашего музея... Недалеко от кремля, — ответила мать.

— Знаем, — кивнул милиционер, — найдем.

Мать начала подниматься по склону наверх.

— Новый человек, новые проблемы, — пробормотал напарник человека с фиксой, провожая мать задумчивым взглядом.

— Это ты Валька имеешь в виду? — не понял милиционер.

— Нет. Не валька, валек уже не человек. И писать его надо с маленькой буквы, — сказал человек с фиксой.

Комната в доме

Первое, что увидела мать, возвратившись домой, была хозяйка, которая лежала на полу, задрав лицо в потолок, и громко стонала.

— Таня... Милая, что с тобой?! — перепугалась мать.

— Ох, убил!.. Ох, изничтожил, кровопийца, Дракула, — простонала кассирша.

Мать взяла ее за плечи и усадила на пол. Лицо хозяйки было опухшим, в кровоподтеках, на себя не похожим.

— Колька? — догадалась мать.

— Он, сволочь, — подтвердила Татьяна.

«Юрьев день». Автор сценария Юрий Арабов, режиссер Кирилл Серебренников

— У тебя, наверное, сотрясение мозга. Тебя в больницу нужно!

— Ни в коем случае, — перепугалась хозяйка. — Там же лекарств нет.

— А где же тогда людей лечат?

— Лечат дома, а в больнице умирают, — сказала Татьяна. — Ты меня с земли подними и уложи. А я как-нибудь сама поправлюсь.

— Хорошо, давай.

Мать с трудом подняла ее с пола и довела до кровати.

Уложила с ногами поверх одеяла.

— Сколько сейчас времени?

Мать посмотрела на дисплей мобильного телефона.

— Начало одиннадцатого.

— Мне же в музей надо, за кассой сидеть! — простонала хозяйка.

— Куда же ты пойдешь в таком виде? Это невозможно.

— Невозможно, — согласилась хозяйка. — Да на тебе тоже лица нет. Что там с утопленником?

— На нем тоже не было лица, — сказала мать.

— А сам человек-то был?

— Не человек, валек...

— Понятно, — кивнула головой хозяйка, — нам обеим нужно поправиться. Достань-ка из буфета капель. В литровой бутылке.

— А ты что, валериану в ней держишь? — спросила мать, вытаскивая из буфета довольно увесистую бутыль.

— Саша Трунина дала. Настойка от всех болезней. Сама делала.

— Так она, наверное, своего Гришу и споила, — догадалась мать, оторвав пробку и понюхав горлышко.

— Это вряд ли. Можно ли быка споить? Напоить — да. Но чтоб споить, никакой воды не хватит. Наливай по стопочке.

Мать разлила по двум стопкам мутновато-бежевой жидкости.

— Со здоровьицем! — сказала Таня, опрокинув в себя стопку.

— Ох... это не валериана, — простонала мать, скривившись и поднеся к носу рукав.

— Ты вот что, сбегай к девочкам в музей, скажи, чтоб меня сегодня не ждали.

— А хочешь, я за тебя подежурю? — предложила мать.

— А ты деньги считать умеешь?

— Нет.

— Я тоже... Там все равно нечего считать. Не билеты продавай, а майки. Одну майку продашь, вот тебе и выручка.

— Тогда я ухожу, — сказала мать.

Таня пошарила рукой под подушками и вытащила связку ключей.

— От кассы... возьми, — и вручила их матери.

Потом обтерла стопку пальцем с внутренней стороны и поставила на пол.

Мать, подумав, не последовала примеру хозяйки, а положила обе стопки под рукомойник.

Собралась уходить И уже у дверей добавила:

— По-моему, я помешалась. У меня сын исчез... Какие майки? Какие билеты?..

Улица города и территория кремля

Она была одета в черный ватник. В голове ее начал звучать колокол. Мать подумала, что это на колокольне кто-то балуется, наверное, какой-то залетный турист, как они с Андрюшей звонили просто так, балуясь и пугая ворон...

Взглянула на свой «Пежо» у ворот кремля. Заметила, что из окна отделения милиции на нее пристально смотрят чьи-то глаза. Но тут же занавеска одернулась. И лицо исчезло.

Мать вошла на территорию музея. Попыталась отпереть дверь кассы.

Пока она возилась с ключами, к ней подошла хромая девушка.

— А Таня где?

— Татьяне нездоровится — сказала мать, — я за нее.

— Но вы же лицо не материально ответственное! — ужаснулась девушка. — так не положено.

— Не знаю. Вы уж сами в этом разбирайтесь. Кто материально, а кто духовно ответствен за все это...

— Нет. Так не положено. И потом от вас... самогоном пахнет! — ахнула хромая.

В это время один из ключей в связке сработал, щелкнул замок. И мать перевалила за порог кассы. Опустилась на стул...

— Медведя купить хотите? — спросила она девушку через открытую дверь, — красивого, окровавленного?..

— Я сейчас милицию позову! — заверещала хромая, — я...

Недоговорила. Потому что сверху снова раздался удар колокола.

Хромая задумчиво посмотрела в серое небо.

— Странно, — прошептала она, — очень странно!..

Удар повторился. Был он неуверенный, робкий, но вполне явный.

— Вы открывали дверь колокольни?

— Какая дверь? — спросила мать. — Что вы плетете?.. Я ее сейчас даже не закрою.

— Ключи-то у вас. Вернее, у Тани, — объяснила девушка. — Наверное, в этой связке...

Снова раздался глухой удар колокола, и обе женщины вздрогнули.

Хромая с округлившимися от страха глазами проковыляла к колокольне и потрогала рукою кованую дверь.

Она оказалась запертой.

Территория кремля

— ... Ваши документики, — сказал уже знакомый ей человек с фиксой, заглядывая в окошечко кассы.

— А ваши? — спросила мать.

Тот протянул в кассу свое удостоверение. Мать мельком заглянула в раскрытую корочку и со вздохом отдала ему свой паспорт.

— ... Любовь Павловна... — пробормотал он, развернув документ, — Ну да, ну да...

— Вы что, в опере не бывали? — удивилась мать.

— Бывал и часто... У нас тут каждый день — опера... — он внимательно посмотрел на штамп прописки. — Так вас, наверное, Люсей звали?

— При чем здесь Люся?

— Так звали или нет?

— Послушайте, молодой человек, — потеряла терпение мать, — Люся — это Людмила, понимаете?.. А Любовь — это Люба, понимаете?.. И имя это, Люба, знают даже в Европе.

— Вряд ли, — вздохнул он и нехотя возвратил ей паспорт. — У нас ведь тоже Европа, — он кивнул головой куда-то вбок, — а знают здесь Люсю, а не Любу.

— Это у вас-то Европа? — не поверила мать. — А по-моему, типичная азиатчина.

— «Да, скифы мы, да, азиаты мы.

С раскосыми и жадными глазами...«- прочел он по памяти.

— Вы, оказывается, знаете Блока?.. — удивилась она.

— Я Блока знаю, а он меня нет.

Человек с фиксой обернулся и спросил у хромоногой девушки:

— Значит, звонила колокольня?

— Звонила.

— И дверь была заперта?

— Намертво.

— И вы слышали? — повернулся он к матери.

— Слышала. Если вы заперли на ней моего сына, то я в суд на вас подам!..

— Давайте ключи, — протянул он руку, и мать отдала ему свою связку.

— У нас, дознавателей, говорят так: «Не дал слова — крепись, а дал слово — колись», — он выразительно посмотрел на мать.

Пошел к колокольне и начал подбирать к ней ключ.

Колокольня

Наверху гулял ветер. Его порывы были столь велики, что колокола слегка покачивались.

Человек с фиксой не стал к ним подходить, а опустился на колени и внимательно осмотрел дощатый пол. За его спиной стояли, замерев, хромая работница музея и мать.

— ... Сорок второй размер, — пробормотал он, принюхиваясь, — Точнее, сорок два с половиной. Сапоги резиновые, первый сорт.

— Это он! — закричала мать. — Здесь Андрюша был!..

— Значит, он и звонил! — сказал человек с фиксой — только, чего не покажется? Чего в прятки играет?.. Может, с катушек слетел ваш Андрюша? Чифирил, поди, вечерами? Было дело?

— Что вы такое плетете?.. — возмутилась мать. — Когда шоферил? Кого?..

— Не шоферил, — терпеливо объяснил дознаватель. — Впрочем, вы здесь не Копенгаген. И вам это без разницы.

Он наклонился почти вплотную к доскам и повел носом.

— А ведь он был не один...

— С кем?! — в ужасе выдохнула мать.

— Тридцать седьмой размер.

Он встал во весь рост и внимательно посмотрел в глаза матери.

— Ваш размер, Любовь Павловна, — и указал на ее туфли, — а других следов здесь нет.

— А почему обязательно мои? В городе что, нет других женщин?

— Другие женщины есть. Но нет других размеров.

— У нас в магазинах продают обувь, начиная с тридцать восьмого размера, — объяснила хромая.

— Почему? — не поняла мать.

— А черт его знает, почему, — сказал дознаватель, — чтобы нас, дознавателей, запутать. Везде — одни и те же следы. У убийц, у жертв — все одно и то же. Но здесь-то все ясно!.. Дело в шляпе, Марья Ивановна!

— Какая Марья Ивановна?

— Никакая. Это я так. К слову.

— Марья Ивановна... — произнесла мать. — Ну да... Я поняла! — воскликнула, пораженная догадкой. — Это вчерашние следы, а не сегодняшние! Вчерашние!.. Я была с ним на колокольне вчера, вы поняли? Вчера, а не сегодня!..

Человек с фиксой тускло посмотрел на хромую.

— Был здесь вчера кто-нибудь кроме них?

— Не помню. Кажется, нет...

— Так был или нет?

Она отрицательно покачала головой.

— Спускаемся вниз, Марья Ивановна, — разочарованно сказал дознаватель, — здесь нам больше не светит.

— А кто же тогда сегодня звонил? — спросила хромая.

— Черт знает, кто. Ветер.

И человек с фиксой опустил ногу на скрипучую ступеньку.

Территория кремля

— Купите медведя, — сказала ему мать, указав на майку.

— Тут уже есть медведь — Сашка.

— Вы про зоопарк говорите?

— Я про сына, — объяснил дознаватель. — А в зоопарк его надо давно сдать, это точно.

— Не его одного, — согласилась мать. — Всех сдать — никакого зоопарка не хватит.

— Страшен зоопарк внутри нас, — заметил дознаватель задумчиво, — но это уже философия. Трудна для восприятия, верно?

— У вас есть что-нибудь от головной боли? — спросила мать. — Тогда я смогу еще некоторое время вас слушать.

Он порылся в кармане и вытащил оттуда какую-то запыленную таблетку.

— Только валидол.

Мать с сомнением поднесла таблетку к глазам, протерла ее носовым платочком и только после этого положила под язык.

— Хорошо у нас, правда? — сказал человек с фиксой, внимательно ее изучая.

Мать молча кивнула.

— А мне не нравится, — отрезал он неожиданно. — Уезжайте отсюда поскорее...

— Никуда я не поеду, — сказала она. — Завтра вы у меня примете заявление и возбудите дело. А не примете, я в генеральную прокуратуру пойду, я там — свой человек!..

— Да ладно, ладно... — замахал он руками, — экая вы горячая. Все артистки такие?

— Заслуженные — все.

— И все служат в генеральной прокуратуре?..

— Что вы имеете в виду? — спросила мать, морщась от боли.

— Не горячись, Люся. Я имею в виду то, что приходить на рабочее место в нетрезвом виде опасно.

— Какое это «рабочее место»? — возмутилась она. — вы что, спятили?

Я вообще не отсюда!

— Тогда почему у вас ключи от колокольни, если вы — не отсюда? И сидите вы за кассой, и никто вас не гонит!..

Он надел на голову шляпу, которую до этого держал в руках, и стал слегка напоминать ковбоя, только ковбоя провинциального, со среднерусских полей.

— Всего вам доброго, Любовь Павловна. До лучших дней.

— До завтра, — напомнила мать.

Он, галантно поклонившись, пошел к железным воротам.

Мать проводила его долгим взгля дом...

Улицы города

Она шла на нетвердых ногах к дому кассирши. Внезапно где-то рядом зазвонил мобильник. Мать подумала, что телефон трезвонит у нее в сумке, полезла в нее... Но, оказывается, это звонило у проходящей мимо девушки, похожей на студентку.

Та приставила телефон к уху и отчего-то захохотала.

— А где же мой телефон? — озадаченно спросила саму себя Люба, роясь в сумке.

Прошарила ее всю, потом стала обыскивать собственные карманы...

— Я же его потеряла! — вскричала мать и бросилась назад, по собственным следам, ведущим в кремль...

Пустая пластиковая бутылка под ногами... Пробегающая собака, которая опрометью бросилась прочь от матери... Перевернутая урна... Нет. Все не то.

Недалеко от кремля рабочие укладывали асфальт и собирались уже расходиться по случаю вечера.

Люба вгляделась в черную, еще теплую полосу...

— Да это же мой телефон! — ахнула она.

Действительно, в черной проложенной массе асфальта виднелась какая-то пластмассовая коробка...

— Там мой телефон! — в ужасе крикнула мать рабочему в оранжевой куртке.

Тот вгляделся по направлению ее вытянутой руки.

— Вот черт! — выдохнул из себя рабочий. — Мы, кажись, Петь, ее телефон закатали!

— А что теперь делать? — спросил его напарник.

— Поддеть лопатой, и все дела!..

Петя поплевал на руки и воткнул заступ в еще теплый асфальт.

— Держите, что ли... — на его лопате чернел расплавленный мобильник. — Ваш?..

Мать не нашлась, что сказать. Зажала искореженную пластмассу в кулаке и побрела восвояси, как потерянная.

— Как ты думаешь, его еще можно поправить? — спросил напарник Петра, проводив удаляющуюся Любу долгим взглядом.

— Изоляцией заклеить, и все дела, — сказал Петя.

— А где теперь купишь хорошую изоляцию?

— Нигде.

И Петр, как мог, лопатой приравнял образовавшуюся ямку.

Комната в доме

Хозяйка дома сидела за столом и, положив голову на руки, дремала. Рядом с ней находилась глубокая тарелка с квашеной капустой, на блюдце лежали две остывшие вареные картошки, смоченные подсолнечным маслом. За окном была темень.

Мать плюхнулась рядом. Глянула на бутылку с серой жидкостью, которая стояла на краю, взяла ее в руки и рассмотрела на просвет.

Таня в это время пробудилась.

— А я вечеряю, — сказала она. — Все тебя ждала вечерять, а ты не шла.

— Что она в этот самогон подмешивает? — спросила мать.

— Я забыла тебе сказать. Саша кладет димедрол, чтобы голова не болела и опохмеляться потом не пришлось.

— Так у меня еще хуже болит.

— А потому что ты только пригубила. Тут надо выпить лафетничка три. И все как рукой снимет.

— Точно? — осведомилась мать с подозрением.

— Проверено. Мин нет. — И Таня налила ей в рюмку серой жидкости.

— Нашелся?..

Мать промолчала.

— Найдется еще. Будем здоровы!..

И хозяйка пододвинула Любе свой стакан.

— Я рада, — сказала кассирша, закусив картошкой. — Мне одной неприятно. А тут ты взялась. Артистка. Любой обрадуется. Хотя тебе, наверное, неинтересно. Тебе артиста подавай. Есть у тебя артист-то?

— Никакого артиста, — сказала мать. — Муж умер пятнадцать лет назад.

— Счастливая, — вздохнула хозяйка, — повезло тебе... Я в том смысле, что у меня мужа вообще не было. Ни артиста, ни вообще... А это еще хуже.

— Как сказать, — не согласилась мать, — мужа нет — и не надо. А когда единственного теряешь, то больно нестерпимо.

— Как же ты терпела? Или был кто на стороне?

— Был... Балетмейстер. Но я его бросила, чтобы не травмировать Андрюшу.

— А правда говорят, — понизила голос хозяйка, — что все балетные... ну это, сама знаешь.

— Что? — не поняла мать.

— Ну это... Когда мужик с мужиком.

— Врут. Не все.

— Но многие, ведь так?

— Иногда случается.

— И у нас случается, — подтвердила Татьяна, — иногда.

— Но не все из них — балетные?.. — вывела мать.

— Не все балетные. Но все — сволочи, — вдруг помрачнела кассирша. — Я точно тебе говорю. А ты сама тоже, что ли, по балету?

— Я — по вокальной части.

— Бокальной?.. — Татьяна вдруг прыснула со смеха. — Тогда я наливаю... — протерла мизинчиком свой стаканчик и плеснула туда серенькой.

Налила и матери...

— За то, чтобы бабы были при мужиках. И чтоб никакого балета в семейной и личной жизни.

— Будем! — согласилась мать.

Они чокнулись и опрокинули в себя содержимое стаканов.

— А что там, с бокальной частью? — спросила Татьяна.

— С бокальной?.. Вот что... — и мать вдруг запела низким грудным голосом:

Я вам пишу, чего же боле,

Что я могу еще сказать?

Я твердо знаю, в вашей воле...

Меня презреньем оказать...

Пение ее немного отдавало в хрип. Но хозяйка все равно открыла рот от восхищения.

— Все, — сказала мать, — баста!

Замолчала. Полезла в сумку и вытащила оттуда расплавленный мобильный телефон.

В сердцах шарахнула его об пол. Телефон разлетелся на несколько кусков. Взяла со стола свой бокал. Подумав, отерла его мизинчиком с внутренней стороны, как это делала хозяйка. Бросила его со всего маха себе под ноги.

— Правильно! — взвизгнула Таня.

Она схватила тарелку и тоже саданула ее об пол.

— Браво! — крикнула мать. — Чего еще?..

Хищный взгляд ее пал на бутылку.

— Нет, — сказала хозяйка, прижав бутылку к своей груди, — не отдам.

— Что-то мы расшалились, — вздохнула мать, маленько остыв, — спать хочу, умираю. Сейчас я приберу.

— Да пусть лежит!.. — беззаботно заметила Таня. — Кому мешает?

— Нет, так нельзя.

Мать взяла из угла веник с железным совком, прибрала осколки и понесла их на двор.

Двор

У низкого деревянного палисадника стояли три мужика и одна баба, в темноте их фигуры казались сделанными из ваты.

— Это ты пела? Слушай, спой еще, — сказал один из мужиков.

Мать оценивающе оглядела собравшуюся аудиторию. Начала тихо, с чувством:

Есть на Волге утес,

диким мохом порос...

Внезапно голос ее сорвался.

Она глотнула ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды, и вдруг с ужасом обнаружила, что не может больше петь. Горло ее издавало звук, похожий на шип велосипедного насоса.

Собравшиеся некоторое время ждали продолжения.

— Все... — одними губами сказала мать. — Уходите.

И махнула рукой.

Мужики на всякий случай захлопали в ладоши и скрылись в темноте.

Она присела на деревянную скамейку, попыталась прокашлять горло...

Взяла несколько нот, но боком, нечисто и фальшиво.

Громко всхлипнула и похолодела от ужаса, что потеряла еще одно главное в своей жизни.

Но вечерний холодок подавил рыдания и заставил прийти в себя, хотя бы внешне.

Взгляд ее уперся в осколки мобильника.

Оглянулась, ища место, куда положить мусор. Увидела лопату, одиноко стоящую у забора.

Вырыла в земле небольшую лунку, сложила туда осколки и забросала землей.

Ей показалось, что она похоронила надежду.

Комната в милиции

— ... Васильчиков Андрей Дмитриевич, рост сто семьдесят восемь. Вес — семьдесят два, 1985 года рождения. Образование высшее. Окончил Московскую консерваторию по классу рояля. Приехал с ностальгическими целями. Посмотрите, все ли правильно... — и человек с фиксой подал матери заполненный лист.

Она, заглянув в документ, близоруко щурясь, кивнула головой.

— Может, есть особые приметы?

Мать промолчала.

— Не слышу ответа.

— Голос... — прохрипела она и показала рукой на грудь.

— Так пейте нарзан или горячее молоко, пробовали?..

Она печально посмотрела ему

в глаза и снова промолчала.

— Повторяю для тех, у кого в ухе — банан, — и дознаватель снова зачитал вслух документ: — Васильчиков Андрей Дмитриевич, рост сто семьдесят восемь. Вес — семьдесят два...

— А вас-то... как звать?.. — внезапно прошептала мать.

— Вам настоящее имя или для людей? — настороженно спросил он.

— Не поняла, — искренно призналась Люба.

— У первобытных племен Полинезии, — сказал человек с фиксой, — было принято называться двумя именами. Одно имя — настоящее — хранилось в глубокой тайне. А второе имя было для людей. Вроде артистического псевдонима. Его можно было трепать на каждом углу.

— А здесь разве Полинезия?

— Это Юрьев, — согласился человек с фиксой. — Но через Колокшу сюда, возможно, приплывали индейцы в деревянных лодках из бананового дерева.

— Здесь встречаются индейцы, — сказала мать одними губами.

— Именно так. И практика псевдонимов пришла к нам из Полинезии. Например, партийные клички или воровские. Чтобы судьбу запутать и Бога задурить. Но это уже философия, вы не поймете. Так что дело в шляпе, Марья Ивановна!..

— Да, — сказала мать хрипло. —

Я — Марья Ивановна. А вы-то кто?

— Вообще-то, я — Серый, — признался человек с фиксой. — Это имя — для людей.

— А тайное имя, настоящее есть?

— Есть.

— Какое?

— Серый.

— Боюсь, что я не запомню. Целых два имени, — тихо призналась мать.

— Пойдемте отсюда, — сказал человек с фиксой, отбирая у нее листок с данными пропавшего сына.

Палаты внутри кремля

... Он аккуратно простукивал молотком камень за камнем, кирпич за кирпичом. Мать стояла рядом, поодаль жались две работницы музея.

— Как будто дышит кто-то, — пробормотал он вдруг, приложив ухо к стене. — Или только кажется?

Мать с ужасом прижалась щекою к холодному камню.

— Это, наверное, отопление бурлит, — предположила хромая девушка.

— Наверное, — согласился человек с фиксой. — Но если это отопление, то почему здесь так холодно?

— Потому что Россия, — заметила хромая.

— Значит, факт отопления не достоверен. Но что есть достоверного в этом мире?.. Впрочем, это уже философия.

— Достоверное есть то, что вы треплетесь, — подала охрипший голос мать.

— Я не треплюсь. Я провожу следственные действия... Ладно. Пойдемте к Багратиону...

Он, вздохнув, положил молоток в карман куртки и вышел в коридор.

Экспозиция музея

У кареты дознаватель застыл в некотором изумлении, внимательно разглядывая разрисованных манекенов.

— А где сам Багратион? — спросил он с любопытством.

— Багратион лежит в Симе. В тридцати километрах отсюда,- объяснила хромая девушка. — Вернее, лежал. Покуда его тело в Москву не перевезли.

— Для чего они его забрали? — прошептала мать.

— Я слышал, что там лежал вовсе не Багратион, — сказал человек с фиксой.

— А кто?

— Но это уже мистика. Вы не поймете... Ну-ка, залезьте в карету. Сейчас посмотрим, можно ли в ней укрыться.

Мать села рядом с манекенами.

— Нет, — пробормотал он, — заметить можно. Разве что свет погасить? Ну-ка, погасите на секунду свет!..

Хромая девушка щелкнула выключателем, и все погрузилось в кромешную тьму.

— Вообще-то ни черта не видно, — пробормотал в темноте человек с фиксой. — Люба, вы где?..