Хорошая могила. «Бедные родственники», режиссер Павел Лунгин

Автор сценария Геннадий Островский.

Режиссер Павел Лунгин.

Оператор Михаил Кричман.

Художник Сергей Бржестовский.

Композиторы Мишель Арбатц, Рош Аве, Юваль Мисенмашер.

Звукорежиссеры Ален Курвелье, Стефан Альбине.

В ролях: Константин Хабенский, Сергей Гармаш, Леонид Каневский, Даниил Спиваковский, Марина Голуб, Наталья Коляканова, Эстер Гуетен, Отто Таусик, Грегуар Лепренс-Ренге, Миглен Мирчев, Петр Солдатов, Евгения Дмитриева, Филипп Иванченко, Михаил Парыгин, Елена Галибина, Екатерина Кибовская, Александр Ильин, Владимир Сальников, Марьяна Шульц.

«Оникс». Россия — Франция. 2005

Сначала знаменитый апокриф. В Канне-90 дебютную картину Павла Лунгина «Такси-блюз» отметили Спецпризом за режиссуру. Между тем фильм крайне не понравился Жан-Люку Годару, который оперативно откликнулся на чужой триумф следующей репликой: «Стоит увидеть, как Лунгин поглощает свой утренний йогурт за столиком каннского кафе, чтобы понять — перед нами мошенник и прохвост». Как-то вот так.

Успех Лунгина, его решительная, нагловатая манера повествования не понравились отечественному истеблишменту: реплику Годара единодушно подхватили газеты и злые языки коллег-кинематографистов. Лет через десять, напомнив Лунгину тот злополучный наезд мэтра, саркастичный интервьюер поинтересовался психологическими последствиями, кажется, надеясь услышать отповедь Годару, гневное опровержение, полемику. Но ответ Лунгина приятно удивил. «Бог с вами, — ответил он, — где Годар и где я! Вероятно, случайно попался ему на глаза. Не уверен, что Годар вообще смотрел ту мою картину. Он и думал, и говорил о чем-то о своем». Мне понравились эти легкость и незакомплексованность. Лунгин, живший в то время в Париже, производил впечатление действительно свободного человека. Однако фильмы его не находили в моей душе никакого сочувствия. Чего стоит один Мамонов в «Такси-блюзе»! После «Линии жизни» совсем перестал Лунгиным интересоваться.

Год назад взялся писать для одной питерской энциклопедии текст про «Свадьбу». Скорее всего потому, что картину снимали под Тулой, я-то сам в Туле живу. Оказалось, «Свадьба» — очень умная, тонкая картина про борьбу живых с мертвыми, про то, как дикая дивизия невменяемых упырей — все эти герои соцтруда и милиционеры, совковые родители и новорусские предприниматели, хабалки и карьеристы — мешают доброму молодцу жениться, и про то, как он в лучших традициях архаического фольклора — то есть всего за одни сутки — все-таки становится и мужем, и отцом. Важнейший, наряду с муратовскими, фильм постсоветского периода!

Но всего интереснее, конечно, Андрей Панин в образе Гаркуши, этого классического трикстера, который сначала разрушает мир, а после снова его созидает — из пепла, из ничего, из отчаяния и беды. Никто в постсоветской культуре не сказал о судьбе русского мужика даже тысячной доли той правды, которая удалась тут заезжему гастролеру, парижскому гостю Лунгину. «Жить-то хочешь?» — приставив к виску милиционера Борзова пистолет, интересуется Гаркуша. «Хочу». — «А я чего-то нет… Бери, начальник. Бери меня без целлофана». Панин, этот русский Николсон, этот реактивный невротик со стертой, неаристократической и неглянцевой физиономией, не имеет в нынешней социокультурной ситуации шанса стать мало-мальским героем или даже нормальным обывателем: в официальной культуре для него нет сюжетов, а в стране — маленького клочка земли, где он мог бы попросту выжить. Поэтому умный-преумный Панин всегда играет одно и то же — Великий отказ, «нет» этому миру и этому порядку вещей; поэтому он всегда бандит, полубандит, шулер, плут и нарушитель бессовестных правил. Бесконечно живой Панин, для которого больше нет места под солнцем, в одиночку ставит легитимность и целесообразность этого мира под сомнение. Уникальные особенности Панина из всех наших кинематографистов сознательно и последовательно использовал один только Павел Лунгин.

Новый фильм Лунгина — победившие на сочинском «Кинотавре» «Бедные родственники» — рифмуется со «Свадьбой». Обе работы выполнены в стиле неукротимой витальности, в манере «буря и натиск», «скорость и наглость», на грани потери «хорошего вкуса» — этой сомнительной категории, по наличию которой отечественные образованцы-начетчики опознают своих, «грамотных». Роевое томление то и дело разрешается у Лунгина выбросом сумасшедшей индивидуальной энергии очередного оголтелого солиста. Однако если «Свадьба» — волшебная сказка из жизни русских, то «Бедные родственники» — то ли назидательная притча, то ли фарс из жизни евреев.

Константин Хабенский играет «Остапа Бендера», Наталья Коляканова — «мадам Грицацуеву», а фильм в целом — история неудавшегося плутовства. По мне, и сюжет, и диалоги сценариста Геннадия Островского значительно уступают соответствующим компонентам «Свадьбы», писать которую Лунгину помогал Александр Галин. Однако и в новой картине есть перлы, которые запоминаешь надолго. «Человеку нужна хорошая могила. На неделю. Поскорбит — и уедет», — такими словами пришлый герой Хабенского, циничный король проигрыша по имени Эдуард, приобщает к своему плутовству местного раввина, хранителя еврейских могил. Городок Голотвин предстоит выдать за Голутвин. На самом деле Голутвин был стерт с лица земли во вторую мировую. Там теперь пустыня. Эдик привозит богатеньких иностранцев, чтобы те встретились со своими давно утерянными родственниками, так сказать восстановили связь, припали к корням, обнялись с живыми, порыдали над мертвыми. Голутвинские родственники, ясное дело, подставные, а деньги, хотя и верные, но небольшие.

Вот именно, оформилась новая тенденция: наши выдающиеся режиссеры бессознательно, но тем более последовательно и жестко обесценивают деньги, дискредитируют саму идею больших легких денег, еще недавно столь популярную. Ой, симпто-ом! Режиссеры же, правда, не лохи. Видят далеко, зорко. В «Настройщике», адаптируя традиционную западную фабулу «криминальная афера», Муратова понижает рабочую сумму с традиционных миллионов долларов до «всего лишь» восьми тысяч. Впрочем, всем ее персонажам и эта сумма кажется чудовищно большой, легко провоцирующей и многомесячную плутовскую возню, и трагические сожаления обманутой жертвы.

Лунгин идет еще дальше. Едва явившись в местечко, его Эдик предлагает первому попавшемуся пареньку «хорошо заработать». Сколько же? А целых 20 долларов! И впоследствии будут травмировать слух подобные «большие-пребольшие» суммы: 25 долларов, 50 долларов, максимум 90. Профанация либерального бреда (или все-таки лукавства?) относительно радужных перспектив отечественного общества потребления и сопутствующей ему внезапной капиталистической демократии.

Островский с Лунгиным рассказывают немудрящую историю про то, как любимое дитя нэпа, Эдуард Бендер в исполнении Хабенского, терпит полный финансовый и человеческий крах, зато лжеродственники, к полному изумлению корыстного интригана, который, по словам некоей русалочки, «никого никогда не любил», братаются, целуются, сливаются в экстазе. Снова, снова симптом. Историй такого рода, с таким вот пафосом не снимали у нас три тысячи лет.

Островскому повезло с постановщиком. Лунгин спасает ходульные анекдоты сценариста тем, что, как и в «Свадьбе», находит для «примитивного» сюжета пластический и темпоритмический эквивалент. Раз фильм про то, что расчет, умозрение и вкус — ничто в сравнении с жизнью и сопутствующей страстью, то следует строить каждый кадр так, чтобы интенсивность взаимодействия героев чудовищно, в десятки, в сотни раз превосходила повествовательную задачу. Надо, чтобы торжествовала избыточность, чтобы движения были лишними, жесты необусловленными, а эмоции форсированными. Чтобы царили не ум со вкусом, а скорость с наглостью — единственно эффективное оружие живых в борьбе с упырями. Надо, чтобы глупые анекдоты трещали по швам, а экзальтация с биологическим восторгом («хочу, могу и люблю!») — выплескивались зрителю в морду. Так и сделано.

Повторюсь, Лунгин — свободный человек, смелый. В Москве или Питере подобный фильм еще невозможен. Только в Одессе или Париже. Смысл лунгинской манифестации вот в чем. Подавляя нарратив, вкус и хорошие глянцевые манеры предельной экзальтацией, Лунгин отсылает к внефильмической реальности. Он говорит: есть вещи поважнее претенциозного «качественного кино», поважнее искусства. Ему в очередной раз кричат: «мошенник, прохвост», а он кротко улыбается: есть базовые вещи, глядите, и эти вещи располагаются в точке разрыва повествовательной ткани и ткани эмоциональной.

В середине фильма припомнил прошлогоднюю историю. Случайно оказался в одной еврейской семье, где несколько дней интенсивно общался с больной, но бодрой духом еврейской же бабушкой. Допустим, она ценит Савика Шустера с правозащитниками и не ценит Буша-младшего, я же наоборот, но все равно — с ней было интересно спорить и даже в корректной форме ругаться. Один раз речь зашла о нынешних беспризорных детях, тему подсказал телевизор. Она зачем-то ляпнула, а я почему-то запомнил: «В детдомах нет ни одного еврея. Евреи никогда не бросают своих детей в детдомах».

Дело ведь не в конкретной бабушке. Просто существуют формулы, вполне обеспеченные смыслом: основательные, несмешные. И есть многочисленные другие: амбивалентные, для жонглерства. Так вот, жизнеспособны лишь те социальные образования (этнос, государство, команда, бригада, семья и т.д.), которые могут предъявить пару-тройку обеспеченных концептов. Я не знаю, есть ли в наших детдомах евреи, это и не важно. Дело в том, что бабушкин концепт кажется высеченным из мрамора, из гранита. Словно тут не бабушкин треп, а спущенная откуда-то сверху заповедь. Кажется, от этих слов срываются «гроба шагать четверкою своих дубовых ножек». То есть можно быть анти- или филосемитом, но нельзя эту формулу проигнорировать, нельзя ее засмеять. Она не позволит, она сопротивляется иронии. Зато любимый мною «Брат-2» целиком состоит из поливалентных предложений. «Русские своих на войне не бросают!» — эта формула ходит ходуном, вибрирует, издевается. Правда, что ли — не бросают? Каких таких «своих»? На какой такой войне? А если эта война — гражданская, то бишь наша самая популярная, наша по-настоящему отечественная? Почва уходит из-под ног, и это страшное шаткое состояние компенсируется смехом. «Но-но, я полицейский!» — «Да я и сам милиционер!» Помню, как на этом фильме сползал от смеха куда-то под лавку. Раззудись плечо, размахнись рука. Ничего святого. Заповедник постмодернизма.

…И идут без имени святого

Все двенадцать — вдаль.

Ко всему готовы,

Ничего не жаль.

Наше новое барство уже заказывает «красоту», «эстетику», «величие» и «глубину», но тут появляется Лунгин и говорит: «Человеку нужна хорошая могила. На неделю. Зато красота с величием — фактически не нужны. Ну, или потом, потом». Вот вам «Бедные родственники»: не шедевр, больше, чем шедевр, — другое. В интервью Киры Муратовой, напечатанном в «Искусстве кино», я наткнулся на апологию Сергея Герасимова, у которого Муратова училась во ВГИКе. Герасимова, одного из лидеров советского официоза, давно, еще с перестройки, принято, презирая, разоблачать. И вдруг, резко меняя тон своих высказываний с игриво-необязательного на трепетный и ответственный, Муратова говорит: не трогайте Герасимова, что вы про него знаете?! Он был замечательный, благородный; любил своих учеников и неизменно им помогал; я всегда его защищаю, я не могу слышать о нем дурные слова, не могу!! Очень похоже на Лунгина. Муратова тоже поначалу со всем соглашается, кокетничает и юлит, но вдруг дает понять, что ее игра не тотальна. Что есть черта, за которой начинаются базовые ценности. Может, две-три, может, даже одна. И уже не до смеха, не до кокетства, не до цинизма. «Человеку нужна хорошая могила. Поскорбит — и уедет».

Кстати, Герасимов — человек 20-х годов, из породы фэксов. Вот, оказывается, откуда в фильмах Муратовой эта воля к безукоризненной форме, этот блеск! Все получено из первых рук, она — наследница по прямой. Ее безукоризненный вкус — лишь надстройка над чем-то более существенным. Это всегда опознаешь, чувствуешь. У нынешних, корыстолюбивых и циничных, никогда не случится ни лоска, ни формы, ни даже качественного глянца. Кто их учителя, кто диктовал им формулы успеха? Новые русские экономисты, менеджеры, дельцы? Что ж, и экономистов, и кинематографистов погребут обломки одноименного, то бишь новорусского рая.

Последний урок Лунгина: образ делается вопреки бытовой достоверности и наперекор повседневной очевидности. Никто не знает будущего, но свободные художники кое-что угадывают.

10 августа 2005 года

www.russ.ru

Журнальный вариант статьи Игоря Манцова, написанный для интернет-издания «Русский журнал»