Красавицы и чудовища

— Господи, спасибо за то, что каждое утро я просыпаюсь адвокатом!
— Почему все наши дела касаются секса и мы всегда представляем обидчиков?
— Я просто чокнутая, но этот мир я люблю.
— Слава Богу, Элли, значит, есть надежда, что когда-нибудь вы поселитесь в нем вместе с нами.

1. Все мыслимые восторги

Телесериал «Элли Макбил», придуманный и спродюсированный Дэвидом Е.Келли в 1997 году, тотчас по выходе получил премию «Эмми» как «лучшая телевизионная комедия» Америки. Первые два «сезона» были куплены российской телекомпанией REN TV и прокручены дважды, кажется, без особого успеха. В дальнейшем канал REN TV не стал связываться с «Элли», совершив непростительную ошибку. Потому что упомянутая сага про адвокатскую контору «Фиш и компания», ее странноватых клиентов и сумасшедших сотрудников балансирует над пропастью гениальности, то и дело сваливаясь туда к восторгу немногочисленных российских фанатов. Думаю, «Элли Макбил» — лучший игровой продукт, представленный на отечественном телевидении за десятилетие рыночных свобод.

К 47-й серии, завершившей эпопею на российском ТВ, оформилась следующая система отношений между персонажами. В городе Бостоне успешно функционирует частная адвокатская фирма. Наряду с техническим персоналом, выполняющим функцию безликой массовки, здесь работают, изживают комплексы, интригуют, флиртуют и сходят с ума семеро штатных адвокатов во главе с Ричардом Фишем: трое невменяемых мужиков плюс четыре умопомрачительные красавицы — Элли, Нелл, Джорджия и Линн. К числу постоянных действующих лиц относятся также секретарша Эллейн, контролирующая личную жизнь сотрудников, объявившая охоту на всех мужчин одновременно, и соседка Элли по квартире, ее подружка и поверенная в сердечных делах темнокожая Рене. Итого: трое мужчин, шестеро женщин, все в возрасте от двадцати пяти до тридцати пяти лет, плюс миллион эпизодических персонажей, населяющих зал судебных заседаний, уютное музыкальное кафе, где герои собираются вечерами, и отдельно взятые общественные места.

«Элли Макбил» — сериал нового типа. Во-первых, вполне голливудское качество: полное жизнеподобие, никакого павильонного картона, изобретательное движение камеры, точные монтажные решения, бесконечно смешные и всегда уместные спецэффекты, доигрывающие сюжет на уровне грубого визуального гэга, а также избыточное количество эстрадных песен, драматургически обусловленных плясок, прочего масскульта и ширпотреба. Во-вторых, все это материальное изобилие играет абсолютно подчиненную роль по отношению к творческой мысли авторов. «Элли Макбил» — общедоступный телевизионный продукт, произведенный очень умными и тонкими людьми, — неоспоримое доказательство того, что в смысле душевного здоровья Соединенные Штаты не так безнадежны, как это представляется после потребления «лучших образцов» голливудского киноискусства.

2. Факты и ценности

Конечно, главной и определяющей находкой Дэвида Е.Келли следует посчитать выбор адвокатской конторы в качестве места действия. Процедура юридического дознания становится орудием, посредством которого испытываются на прочность общество, его законы, разум, мораль, политкорректность, вера, надежда, любовь и даже небеса, которым с подачи больного лейкемией ребенка здесь, не смущаясь, предъявили судебный иск.

Структура каждой серии такова: одно большое дело в суде, где адвокаты участвуют в качестве официальных лиц, плюс пара неофициальных личных дел между заседаниями и после работы, как правило, доигрывающих тему на материале частной жизни главных героев.

Режиссеры, меняющиеся от серии к серии, являются здесь фигурами вспомогательными (как, впрочем, и постановщики дорогих блокбастеров!), ключевые роли играют драматург и специалист по кастингу, чьей задачей является выбор актеров, максимально различных по своим антропологическим характеристикам.

Как нетрудно догадаться, в эпицентре повествования — Элли Макбил, истеричное и обаятельное существо женского пола, находящееся в непрерывном поиске «единственного и неповторимого» возлюбленного. «Элли, вам скоро тридцать. По статистике удары грома уже позади. Пора прислушаться к голосу рассудка!» — увещевает ее коллега по работе. «У нас есть мороженое, зачем нам мужчины?!» — издевается сердобольная Рене. Разочарованная очередным романтическим фиаско Элли начинает сомневаться: «Достойных мужчин нет, вот в этой статье говорится, что в среднем всего два на каждый штат. Рене, может, бросим ждать достойного и начнем встречаться с недостойными?! Решено, с завтрашнего дня мы будем хватать кого попало — они где-то рядом».

Элли. Проводится социологический опрос. Кому-нибудь из вас встретился тот самый, единственный и неповторимый?
Линн. Нет.
Нелл. Нет.
Эллейн. На каждом шагу!
Элли. Мужчины и женщины из наших грез живут в наших грезах. А в
жизни давайте довольствоваться теми, кто подвернется…

Однако малодушия хватает лишь на пару минут. Совсем скоро Элли начинает новое наступление, стремясь вырвать у среднестатистического мира искомый идеал. Именно в этой точке, на пересечении реальности и идеала, сталкиваются два смыслообразующих вектора сериала, обеспечивая его неиссякаемым запасом художественной энергии.

Суд присяжных, перед которым периодически выступают с пламенными речами Элли и ее коллеги, исходит из того, что существует законодательно оформленная пропасть между областью фактов (того, что есть) и областью ценностей (того, что должно быть). Но ведь и личная жизнь Элли Макбил располагается на той же самой территории — между неутешительной прозой жизни и заветными идеалами, грезами. Дэвид Е.Келли с поразительным мастерством сводит и разводит эти взаимодополняющие стратегии повествования. Из незаурядного «женского» сериала он мастерит глубокую, но не утомительную притчу о человеческом уделе.

«Даже если Бог и архангелы существуют, мы не можем быть уверены в том, что правильно их понимаем» — вполне в соответствии с этой сентенцией Келли организует смысловое поле своего сериала. По долгу службы адвокаты трактуют законы, моральные нормы, бытующие в обществе предрассудки, то и дело обнаруживая относительность юридических выводов. Авторы сериала отказываются от рассмотрения дел, моральная и юридическая оценка которых не вызывает сомнений у вменяемого человека. Процессы, в которых участвуют Элли и ее коллеги, как правило, посвящены неоднозначным проблемам этики и человеческих отношений, почти всегда — это отношения между мужчиной и женщиной.

3. Наша маленькая тайна

И в самом деле, «почему все наши дела касаются секса?» — повторяю я вслед за Элли Макбил. Например, вот почему. «Благословенная трудность семьи — в том, что это место, где каждый из нас неслыханно близко подходит к самому важному персонажу нашей жизни — к Другому… Честертон, восхвалявший брак как никто другой, отмечал: по мужским стандартам любая женщина — сумасшедшая, по женским стандартам любой мужчина — чудовище, мужчина и женщина психологически несовместимы — и слава Богу!.. Вне Другого нет спасения; христианский путь к Богу — через Ближнего. Это язычнику свойственно искать Бога прежде всего в чудесах мироздания, в мощи стихий, в «космических ритмах»… или в не менее стихийных безднах собственного подсознания, населенного, говоря по-юнговски, «архетипами»… Двадцать пятая глава Евангелия от Матфея учит нас искать Бога прежде всего — в Ближнем: абсолютную инаковость Бога, das ganz Andere, «совершенно иное»… Самый безупречный способ пережить опыт Трансцендентного — это принять «я» другого»¹.

Впервые опыт исследования Трансцендентного на материале банального флирта был осуществлен Эриком Ромером. Собственно, все творчество гениального французского режиссера, по сию пору, кстати, объединяющего свои кинофильмы в своеобразные «серии», посвящено встрече мужчины и женщины как двух «инаковостей». Другой у Ромера дразнит, мучает, ускользает. Ромер элиминирует традиционный «интересный» сюжет в той мере, в которой тот подразумевает взаимодействие онтологически сходных персонажей. В конечном счете преступник и шериф, обманутый муж и любовник, уважаемая гражданка и проститутка при определенных обстоятельствах и острой игре ума драматурга вполне заменимы один на другого(ую). Но если оставить в стороне неподконтрольные разуму случаи оголтелого трансвестизма, станет очевидно: мужчина и женщина несводимы друг к другу ни в каком смысле. Их встреча и диалог — это все, что интересует Ромера.

Заметим, что диалог в данном случае — не отвлеченная метафора, но именно нескончаемая речь, непрерывный обмен репликами. Технология Ромера обусловлена философским и художественным дискурсом французских просветителей восемнадцатого столетия, понимавших человека как некое рациональное существо, решающее любые моральные проблемы путем критического размышления. Умозаключения, выраженные посредством человеческой речи, становятся непреложным Законом, заменяющим Трансцендентное, потустороннего Бога. Таким образом, грамотно рассуждающие герои Ромера на наших глазах творят этику заново, однако железные схемы безупречных моральных законов и комбинаций то и дело опровергаются неподконтрольным критическому разуму Другим.

В случае «Элли Макбил» сходная технология усугубляется тем обстоятельством, что суд — это фабрика по производству моральных сентенций, этических предписаний. Здесь человеческий мир ежеминутно творится заново, причем в этом процессе со страстью и заинтересованностью участвуют десятки людей — адвокаты, их друзья и возлюбленные, судьи, присяжные, ответчики, истцы, даже ненасытная Эллейн, которая не меньше других нуждается в легитимации, моральном оправдании своего агрессивного поведения: «Если я пригласила к себе домой сразу десять симпатичных молодых людей, должна ли я переспать со всеми?!»

И так же, как в фильмах Ромера, Другой то и дело опровергает самодовольных законников, подсовывая немыслимые аргументы в защиту собственной логики, своей линии поведения. Именно в эти мгновения сериал «Элли Макбил» превосходит утилитарные задачи телевизионного зрелища. Удовольствие от формально безупречного кинотекста мешается здесь с мучительным ощущением недоговоренности. О чем-то, самом важном, то и дело умалчивается. Однако дело не в злонамеренности авторов. Как внятно изъяснить Другого? Никак, только намеками, догадками, непрерывной сменой ракурсов: по сути, все героини сериала представляют собой именно различные ракурсы женщины как Другого.

Доминирующей эмоцией «Элли Макбил» является тревога. Другие — не только загадка, но и форменный ад. Недоумение, отвращение, тошнота, бешенство — эти и подобные чувства одолевают героев сериала и в первую очередь Элли Макбил. «Что есть ад?» — задавался вопросом Достоевский и сам же отвечал: «Страдание о том, что нельзя уже более любить». Вот почему процессы об изменах, корыстных браках и обманутом доверии превращаются поистине в Страшный Суд.

Одна из ключевых серий повествует о деле, в котором муж предъявляет бывшей супруге обвинение в обмане. Оказывается, долгие годы эта молодая женщина вела переписку с вымышленным возлюбленным. Она рассказывала ему о своих сердечных делах и повседневных переживаниях, помещая все эти дамские секреты в память домашнего компьютера. В тридцать два года она наконец вышла замуж за достойного джентльмена по имени Барри. Благополучный брак длился до тех пор, пока Барри случайно не обнаружил виртуальную переписку, где супруга с пугающей откровенностью сообщала идеальному возлюбленному, что вступает в брак скорее по социальным (возраст, одиночество и т.п.) соображениям, а не по любви. Разгневанный супруг подал иск, в котором обвинил бывшую спутницу жизни в злонамеренной корысти, обмане и едва ли не грабеже.

Не будем оценивать достоверность процесса такого рода. В конечном счете все, что происходит в сериале «Элли Макбил», находится за границей утилитарного правдоподобия. Право на любые гротески дает авторам художественная логика, законам которой они ни в малой степени не изменяют. Итак, профессиональному адвокату Элли Макбил по долгу службы приходится защищать глубоко противную ее натуре и убеждениям точку зрения. Элли обязана проникнуться настроениями бывшей супруги, поначалу терпеливо ожидавшей «достойного», «принца из сказки», но однажды сломавшейся и поступившей согласно предписаниям здравого смысла. Иначе говоря, приближающаяся к тридцатилетнему рубежу Элли вынуждена защищать возможный, хотя все еще неприемлемый вариант собственной судьбы.

Поначалу Элли ершится. «Да, наверное, Барри мне просто подвернулся, — невесело рассуждает ее подзащитная во время дачи показаний. — А любовь, кто знает, быть может, это просто иллюзия…» «Протестую! Протестую!! Протестую!!!» — в отчаянии голосит Элли Макбил, вскакивая с места к изумлению собравшихся официальных лиц.

Впрочем, в заключительной речи ей удается блестяще изложить предпосылки поведения подзащитной. «Разве не оттого утерян сегодня престиж семьи, не оттого ли семьи разрушаются, умножая число депрессивных одиночек, что абстрактные грезы, несбыточная любовь подменяют в сознании взрослых людей социальную реальность?!» — с гневом и пристрастием вопрошает Элли. Ну да, ее подзащитная наступила на горло своей романтической песне, но ведь в действительности она мужа не обманывала. «Ну, он очень добрый, заботливый, — поддерживает своего адвоката ответчица. — Я и вправду любила тебя, Барри!»

«А кто измерит любовь? — подхватывает Элли. — Мужчины и женщины из наших грез живут в наших грезах!»

Самое замечательное, что выкладки Элли Макбил, выигравшей дело, правомерны как с точки зрения здравого смысла, так и с точки зрения религиозной морали. Элли не погрешила против истины ни единым словом. Установленный ею моральный закон позволил оправдать ответчицу, хотя и намекнул Элли на тщетность ее собственных поисков любви. Однако выясняется, что буква сформулированного этического закона не облегчает столь же правомерные страдания обманутого в лучших чувствах истца Барри, вероятнее всего, сломанного этой историей навсегда. Перед лицом живого Другого абстрактный моральный закон, такой неопровержимый и гордый, лопается, как мыльный пузырь. Живого человека может спасти только любовь. Несмотря на профессиональное удовлетворение, Элли подсознательно ощущает тревогу, вот почему не успевает ускользнуть от обиженного ее образцовой речью Барри. «Может, я спятил? Жениться и выходить замуж принято по любви, по безумной любви, — говорит он еле слышно, точно оправдываясь, извиняясь за свой назойливый романтизм. — Или я спятил?!» «Вы не спятили, мистер Филбрик. Но пусть это будет нашей маленькой тайной…»

Вряд ли можно вообразить более жестокую и менее сентиментальную конструкцию, нежели «Элли Макбил». Оставаясь в пределах безопасной, нетравматичной повседневности, сериал предлагает утешительные ответы на самые последние вопросы.

4. Поверхность

Несмотря на то что идея сексуального желания, идея интимной близости лежит в основе сериала «Элли Макбил», его высокое целомудрие не имеет аналогов в современном кино-, телеискусстве. Молодые адвокаты вынуждены, исходя из профессиональных задач, то и дело поверять повседневные факты (секс) — моральными ценностями (закон). Вот почему необязательная на первый взгляд болтовня о физиологии и психологии полов превращается в высокую притчу о несбыточном желании и соблазне.

Телесериал — идеальная форма, посредством которой ловкий, изобретательный автор очаровывает и соблазняет доверчивую аудиторию. Выше я попытался «остановить» универсальные смыслы, зафиксировать позитивные ценности. Но ведь телесериал — вечное возвращение, нескончаемая сага, праздник, который всегда с тобой! Вот почему по отношению к сериалу все окончательные решения будут определенного рода натяжкой, компромиссом, на который писатель решается, для того чтобы сообщить читателю хоть что-то внятное о неуловимом предмете исследования.

Обаяние «Элли Макбил» — это, кроме прочего, обаяние соблазна. Секс, который так и не случится, «единственный и неповторимый», который так и не встретится, счастье, возможное лишь на небесах.

Шестеро женщин непрерывно говорят, стреляют глазами, стервенеют, плетут интриги, плачут, умываются, меняют прическу, делают макияж, кокетничают с коллегами, клиентами, судьей и первым попавшимся идиотом с соседней улицы… Конечно, такое бесконечное разнообразие женских ракурсов и проявлений — сугубо мужская, притом самая заветная стратегия.

«Мы — женщины, у нас нет причин, одни причуды! — бросает мужчинам Рене. — Да, мы существа загадочные, иначе никто бы на нас не взглянул!» Конечно, это не женский голос. На деле это типичная мужская фантазия, приписывающая женской природе некую онтологическую самодеятельность («у нас нет причин») и безусловную содержательность (которую подразумевает «загадочность»). Между тем в кино, где возможны и даже необходимы «окончательные» решения, смыслы и ценности, где женщина в силу драматургической необходимости является носителем «характера», «содержания», а иногда даже скрывает во глубине души некую тайну, она никогда не бывает столь хороша, столь обольстительна и неуловима! Лишь телесериал, точно просчитанный и грамотно сработанный, представляет женщину во всем ее неотразимом величии, в блеске вызывающей бессодержательности.

Сегодня уже неприлично цитировать Бодрийара, и все же обойтись в статье о самом соблазнительном продукте нашего времени без нескольких строк изобретателя «соблазна» будет едва ли менее приличным. Итак, «имманентная сила соблазна: все и вся отторгнуть от своей истины и вернуть в игру, в чистую игру видимостей, и в ней моментально переиграть и опрокинуть все системы смысла и власти; раскрутить волчком видимости, разыграть тело как видимость, отняв у него глубину желания…»². Такова «Элли Макбил»: системы смысла, вроде описанных выше, дезавуируются парадом самодостаточных аттракционов, где во всей ослепительной красе предстают неосязаемые молодые женщины, чистые видимости, речевые машины, и только.

Впрочем, было бы наивно полагать, что мужчины в этом произведении устроены иначе. «Что она во мне нашла?! — петушится Ричард Фиш. — Да я же секс-машина. Настоящая секс-машина !!» Черта с два, и этот тоже — речевая машина, а не секс-, видимость, поверхность. Вся эта очаровательная конструкция — «Элли Макбил» — «радикально противостоит анатомии как судьбе… соблазн разбивает различительную сексуализацию тел… Соблазну известно, и в этом его тайна, что никакой анатомии нет, нет никакой психологии, что все знаки обратимы. Ему не принадлежит ничего, кроме видимостей, от него ускользают все формы власти, но он способен обратить все ее знаки»³.

Сегодня принято петь дифирамбы картинам, где человек все еще содержателен, где он борется с властью и ее агентами, где зрителю вменяется задача определиться с этической или социальной платформой. Таковы «Рассекая волны», «Идиоты», «Танцующая во тьме» Ларса фон Триера. Однако существует ли сегодня такой, «содержательный» человек? Если существует, то каким образом он выжил во всемирном заповеднике политкорректности и регламентированных истин? Стоит ли, наконец, верить новым пророкам, наваривающим на заведомых зрительских слезах миллионы баксов? Не объясняется ли, например, патологическое стремление фон Триера «волновать» зрителя патологическим же страхом перед авиаперелетами?

«…мужскому как глубине противостоит даже не женское как поверхность, но женское как неразличимость поверхности и глубины. Или как неразличенность подлинного и поддельного… Мужское определенно, женское неразрешимо»⁴. Куда подевался воспетый нами Другой? В хорошем телесериале мужчины и женщины отличаются лишь по формальным признакам: одежда, голос. И те и другие асексуальны, «нет никакой анатомии, нет никакой психологии». И все же эта зыбкая неразличимость поверхности и глубины, неразрешимость вечного возвращения ситуаций, реплик, персонажей честнее лукавой определенности фон Триера, откровенно паразитирующего на отношениях власти, в конечном счете сотрудничающего с властью, но не признающегося в этом открыто. Качественный, откровенный масскульт сегодня куда предпочтительнее двусмысленных политических игр, в которых по глупости или наивности все еще продолжают участвовать так называемые «большие художники», определенно поддельные.

Кажется, у Петра Мамонова: «А в огороде косят мак седые строгие мужчины». Ну, Бог в помощь!

5. Билетик

«Очень грустно, друзья, когда политика запрещает елку, вызывающую одежду, слова, которые вы не решитесь повторить на снятии показаний… Да что же это, в конце концов!»

«Элли! Я возражаю против того, что женская жизнь пуста, если в ней нет мужчины!» — «Не совсем пуста. Наполовину».

«Итак, Элли, я вам не нравлюсь!» — «Видите ли, Фицци…» — «Вы судите о людях по внешности, да? А как насчет личности?» — «Замечательно! Доставайте!»

«Элли, вы ненавидите лесбиянок!» — «Вовсе нет. Наоборот, я хотела бы, чтобы их стало больше, тогда часть мужчин освободится и…»

«Сегодня я не выйду на работу. И завтра не выйду, и послезавтра. Мне не хочется выходить из моей комнаты, где жизнь так прекрасна!»

Хорош ли мир? Благ ли мир? Стоит ли возвращать Богу «билетик», как говаривал персонаж Достоевского? В конечном счете Элли и ее коллеги защищают сущее от обоснованных претензий. Вопрос не решен, процесс не окончен, сериал успешно развивается по ту сторону океана. Осталось докупить пропущенное. Хочется участвовать в опросе свидетелей, снятии показаний, прениях, высказываться «за» или «против». Очень нравятся девчонки. Забавляют мужики. Тревожит суровая американская действительность.

Элли Макбил не будет счастлива никогда.

¹ А в е р и н ц е в С. София-Логос. Словарь. Киев, 2001, с. 354-355.
² Б о д р и й а р Ж. Соблазн. М., 2000, с. 36-37.
³ Там же, с. 38-39.
⁴ Там же, с. 40.